Барбара Вуд - Свитки Магдалины
Бен Мессер, на долю которого выпало переводить эти свитки, ожидал, что ему придется иметь дело с религиозными текстами – отрывками из Библии. Чем-то вроде свитков Мертвого моря. А это что? Нечто похожее на дневник? К тому же проклятие?
Он был ошеломлен. Что же, черт возьми, все это означает?
Мой сын, сейчас я молю Бога Авраама, чтобы он привел тебя к тайнику этого сокровища, оставленного нищим человеком. Что есть сил я молю всем сердцем и с большим отчаянием, чем бы я молил его смилостивиться над моей душой, о том, чтобы скоро настал день, когда ты, мой сын, прочтешь эти слова.
Не суди меня, ибо это во власти одного лишь Бога. Лучше думай обо мне в трудные часы и помни, что я любил тебя больше всех. А когда наш Мессия явится у ворот Иерусалима, внимательно всмотрись в лица тех, кто пойдут следом за ним, и, если на то будет Божья воля, среди них ты узришь лицо своего отца.
В полном изумлении Бенджамен откинулся на спинку стула. Это совершенно невероятно! Боже мой, Уезерби, ты оказался прав лишь наполовину. Нет сомнений, эти свитки ценны. Они представляют археологическую находку, которая потрясет «цивилизованный мир». Это точно. Но ты нашел и кое-что другое.
Бен почувствовал, что его охватывает волнение. Ты нашел нечто большее…
Чтобы немного размяться и восстановить кровообращение, тридцатишестилетний палеограф встал, подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Помимо своего отражения – очки в роговой оправе, светлые волосы и гладкое лицо, – помимо смутных очертаний кабинета, он увидел, как яркие огни западного Лос-Анджелеса мигают ему в ответ.
За окном было темно. Дождь прекратился, оставив после себя прозрачную пелену. В Лос-Анджелесе настал холодный ноябрьский вечер, но Бен не замечал этого. Бенджамен Мессер, переводя какой-нибудь древний текст, как всегда, на время забывал обо всем и с головой уходил в алфавит и синтаксис давно усопших авторов.
Неизвестных и безымянных авторов.
За исключением этого.
Он медленно обернулся и какое-то время пристально смотрел на свой письменный стол. Кольцо яркого света от настольной лампы освещало небольшое пространство, остальная часть комнаты погрузилась в темноту.
«За исключением этого», – вывод крепко засел в мозгу.
«Как удивительно, – подумал он, – что нашлось несколько свитков, написанных не священником, а заурядным человеком, к тому же они оказались чем-то вроде личного письма, а не сводом привычных религиозных проповедей. Разве такое возможно? И если Джон Уезерби действительно нашел давно потерянное письмо рядового человека, жившего две тысячи лет назад, то какой ценностью обладает это открытие? Нет сомнений, «исключительно высокой». Его точно можно поставить в один ряд с обнаружением гробницы Тутанхамона или Трои – Шлиманом. Ибо если эти слова принадлежат обычному гражданину, который пишет, преследуя личные цели, тогда свитки являются первой находкой подобного рода за всю историю!»
Бен вернулся к столу. Черная кошка с лоснящейся шерстью по имени Поппея Сабина устроилась на нем и изучала древние письмена. Эта резкая и контрастная глянцевая фотокопия была одной из тех трех, что Бену и тот вечер доставили с нарочным. Снимки запечатлели свиток, который восстанавливался и находился под охраной правительства Израиля. На каждой фотографии была снята часть свитка, который целиком вмещался на трех снимках. Бену сообщили, что он получит новые фотокопии с другими частями свитков. Каждая фотография являла собой точное воспроизведение оригинала безо всяких изменений и в натуральную величину. Если бы не было гладкой и блестящей фотобумаги, то доктор Мессер, вполне возможно, сейчас разглядывал бы оригинальные фрагменты папируса.
Он снова сел, осторожно опустил Поппею на пол и начал переводить с того места, на котором остановился.
Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. Будь благословен Господь, Бог наш, Царь Вселенной. Ты помнишь Завет, чтишь свою Книгу и обещание, простираешь руку помощи заблудшим, а также желаешь мне только добра.
Он улыбнулся, взглянув на свой перевод: это Шма – молитва и традиционное благословение. И то и другое на иврите. «Barukh Attah Adonai Eloheinu Melekh ha-Оlam».[2] Как раз такие вещи Бен привык переводить. Священные тексты, реестры законов, притчи и эсхатологию. Давид бен Иона, кем бы он ни был, оказался исключительно набожным евреем (он даже не осмелился написать имя Бога, а вместо этого вывел тетраграмму ЯХВЕ) и очень старался не допустить ни малейшей ошибки. Проверяя свой перевод, Бен заметил, что Давид был в высшей степени образованным человеком.
Зазвонил телефон, Бен вскочил, высоко подбросил ручку и стал говорить в трубку, тяжело дыша, будто долго бежал.
– Бен? – В трубке раздался голос Энджи. – Ты только что вернулся домой?
– Нет. – Он широко улыбнулся. – Я все время сидел здесь, за столом.
– Бенджамен Мессер, я так проголодалась, что мне не до шуток. Ответь мне на вопрос, ты зайдешь ко мне или нет?
– Зайду к тебе? – Он взглянул на часы. – Какой ужас! Уже восемь часов.
– Мне это известно, – сухо прокомментировала она.
– Боже милостивый, извини меня. Похоже, я уже на полчаса…
– Ты опоздал на целый час, – насмешливо поправила Энджи. – Моя мать все время твердила, что палеографы постоянно опаздывают.
– Твоя мать так говорила?
Энджи рассмеялась. Она обладала ангельским терпением, когда дело касалось Бена, мужчины, с которым была помолвлена. На него можно было положиться во всем остальном, но когда речь шла о пунктуальности, а точнее об ее отсутствии, ей оставалось только проявить великодушие.
– Трудишься над старинной рукописью? – поинтересовалась Энджи.
– Нет. – Сейчас он нахмурился, вдруг вспомнив о своей главной обязанности. Получив фотокопии Уезерби из Израиля, Бен тут же отложил в сторону рукопись из Александрийского канона,[3] над которой упорно трудился. – Кое-что другое…
– Ты мне не скажешь?
Бен не знал, что ответить. В одном из своих писем Джон Уезерби просил Бена ни с кем не говорить об этой работе. Она находилась на этапе секретности, и до предания ее результатов огласке было еще далеко. Уезерби желал, чтобы некоторые коллеги пока оставались в неведении об этом деле.
– Я скажу тебе за ужином. Дай мне десять минут.
Повесив трубку, Бен Мессер пожал плечами. Разумеется, Энджи не относилась к тем, на кого распространялся этот запрет. Ничего страшного не случится, если она узнает об этом.
Кладя фотографии в конверт, он еще раз задумчиво взглянул на квадратные арамейские буквы. Вот они – черным по белому. Ими говорил человек, усопший много веков тому назад. Этот человек ножом чинил тростниковое перо, разглаживал руками лежавший перед ним папирус, слюной смачивал брусок, чтобы получить чернила. Вот его слова, мысли, которые он считал своим долгом записать перед тем, как испустить дух.
