Камиль Лемонье - Самец
Парень подполз на животе к яблоне и увидел девушку до пояса. Глаза его загорелись жадным огнем: он нашел ее прекрасной. Она заправляла засовы голыми руками, освещенными солнцем, нагнувшись вперед, и, совершив эту работу, встала неподвижно, словно под властью сна, купаясь в ясной прозрачности утра.
Он придвинулся ближе, привлеченный ароматом сна, который шел от неизвестной девушки. Яркий румянец покрывал ее здоровые щеки, загорелые от солнца. Ее гибкая, полная шея покоилась на широких плечах, небрежно скрытых под расстегнутым воротником кофты. В ней была немного грубая, немного дикая пышность дочерей Валлонии с их алчным взглядом. Ее волосы, подобранные в шиньон, развевались на затылке гривой, подобной черному потоку, отливая красным глянцем.
Парень щелкнул языком, призывая ее. Она подняла ресницы, вперила глаза в зеленый свет фруктового сада и увидела его приподнявшимся на локтях.
И вдруг произошло нечто необычайное. Он глядел на нее, выставляя широкий ряд зубов. Улыбка играла на его влажных, ленивых губах, и глаза, казалось, заволоклись туманом. В нем пробуждался зверь, свирепый и нежный.
Она чувствовала себя желанной и не возмутилась: ее карие глаза охватывали его смело и ласково и, в то время, как он улыбался ей, она спокойно улыбнулась ему в ответ своими красными губами в знак благодарности. Точно утро озарило землю. И смешавшись с розовым сияньем деревьев, с сверканьем трав, со зноем дня, со всем благоуханием и светом, эта улыбка достигла парня. Это длилось одно мгновение, целую вечность. Затем вдруг окно захлопнулось, девушка исчезла. Белизна ее тела перестала оживлять пейзаж.
Парень бросился на землю, подавленный виденьем.
Яблони осыпали его всего медленным дождем тычинок, опьяняя острым запахом.
Возраставшее жужжанье пчел и мух носилось в воздухе. Деревья колебались под беспрерывно сменявшимися стаями воробьев, чирикавших в их бледно освещенных чащах. Вдали по лесу бродил, как кто-то живой, ветер, и продолжительные и глубокие вздохи его нарушались глухим мычаньем быков. По временам фыркала кобыла. Прогоняемые через двор жеребята брыкались с пронзительным ржаньем. Жизнь повсюду била ключом.
Парень как будто пробудился от сновиденья. Он потянулся, тряхнул головой и медленно приподнялся на ноги, желая снова увидеть ее. Из хлева вышла женщина в подоткнутой юбке, неся в каждой руке по подойнику. Синие жилы вздувались на ее шее под льняными волосами, и голые колени обнаруживали искривленность ее ног.
Это не была она. Он равнодушно глядел, как прошла она мимо. Та — другая — одна только занимала его мысль. Потом вышел из хутора высокого роста человек, быть может, ее отец и направился к фруктовому саду. И парень углубился в лес, не желая быть замеченным.
Розовый свет падал с листьев и осенял его. Заложив руки в карманы брюк, он шел, насвистывая сквозь зубы. Порой останавливался, пристально взглядывал в пустое пространство, отрезал ветку или задумчиво ударял ногой по траве. Крякали черные дрозды. Дятел долбил клювом по дереву. Целый дождь кристальных звуков орошал ветви деревьев. Парень не видел, не слышал ничего, испытывая смутное ощущение неудовлетворенного желания, и лишь один облик чего-то белого трепетал перед его глазами. Он неуверенно подвигался вперед, словно в каком-то опьянении, и порой чувствовал потребность рассечь воздух резким жестом.
Он долго шел вперед, задевая за деревья, купаясь всем телом в зелени кустарника, под хлестом гибких веток. Затем вдруг бросился на траву, уткнувшись головой в ладони.
В нем закипела злоба.
Почему не пришла она в сад?
Он взял бы ее за руки, сказал бы ей, что ему надо. Нет, он ее только поцеловал бы. Девки… да, их можно взять только лаской, как птиц клеем, — да, конечно, он ее поцеловал бы. В ее сочные, алые губы… Глупая! А она выскользнула!
Он ударил по земле кулаком несколько раз. Вот что ей следовало бы, как и всей ее породе. Разве мало девок на деревенских праздниках; их можно набрать целую кучу. Они не такие недотроги! Да и подчас такие же смазливые.
Его снова охватило безумное желание. Он вспомнил округлость ее плеч, грезил о бархате ее карего взгляда. Он был пленен любовью, которой дышала ее полуосвещенная фигура, и острое желание мучило его. Он сорвал пучок травы и стал ее жевать, чтобы успокоить ее свежестью разъедающую его похоть. Вокруг знойный полдень навевал дремоту и, казалось, усыплял лес очарованием небытия.
И, как проспал он ночь под покровом бледных теней, так теперь заснул глубоким сном под ярким светом солнца. Кусты простерли над ним свои серо-зеленые покровы. Лепестки боярышника, как хлопья снега, дождем падали на его волосы. Он снова стал возлюбленным земли! Для него она вязала кружева своей листвы, для него готовила из богородской травы, мяты и лаванды зеленые духи, для него она заставляла петь птиц, стрекотать насекомых, разливаться шелковым шепотом соки под одеждой из мха.
Когда он открыл глаза, солнце спускалось к закату.
Неуловимые для всякого другого шумы доносились до него из глубины леса. Он почуял как бы суматоху и бегство животных в наступавших сумерках: браконьер проснулся в нем вслед за человеком. Он стал таинственно углубляться по зеленым тропам, с каждым шагом сгущавшим сильней свои тени.
II
На заре парень возвратился в сад фермы и лег там.
Бледное сияние тускло освещало, как и накануне, листья яблонь. Петухи вскрикивали среди навозных куч. В хлеве мычали быки. Легкие небольшие облачка скучивались на небе тонкой таявшей дымкой. Вскоре розовый свет озарил серую ткань утреннего неба. Ветер ни единым дыханием не тревожил ни ветвей, ни листвы. Они простирались неподвижно, широко раскинувшись, и полная тишина стояла над окрестностью, как остаток ночи.
Но мало-помалу жизнь пробуждалась вместе с солнцем, приводя все в движение. Оживились кишением мурашек травы. Лопались почки. Сочные листья трепетали. Словно от судороги всколыхнулся рыхлый и жирный чернозем.
Парень следил за окнами фермы. Они были еще закрыты, и дом, казалось, спал, хотя дым шел из крыши и жизнь охватила дворы. Он набрал камешков, но перед тем, как их швырнуть, задумался. Было слишком далеко, и он подошел ближе.
Вышли коровы вереницей, покачивая головами. Та же пастушка, которую он видел и накануне, гнала их перед собой, покрикивая: «Ну, ну… скорей!», и ударяла ладонью, словно вальком, по спинам тех, которые отставали. Ноги ее казались на траве красными пятнами. Он их не видел.
Стадо перешло через сад, поднялось по откосу, разбрелось пестрыми пятнами по зеленому фону луга; девушка, затворив ворота, вернулась обратно в дом.
