Мэйдлин Брент - Зловещий брак
Меня поражало то, что тетя Мод была ее дочерью: они так расходились во взглядах, у них были совершенно разные характеры. Я смутно помнила мать, но, судя по фотографиям, наше с бабушкой сходство пришло ко мне через мать. Я жалела, что я не видела бабушку при жизни – но, с другой стороны, иногда бывала этому рада: ведь тогда я узнала бы ее уже старой леди, а теперь мысленно разговаривала с нею как со старшей сестрой или с подругой.
Но не могла же я разговаривать с нею, когда в комнате находились другие люди, поэтому я только произнесла про себя: «Дорогая бабушка, не знаю, что и подумать».
У буфета стояли, ожидая приказаний, в своих кружевных чепчиках и фартуках Аманда и Сисси, горничные-близняшки. Я кивком подозвала Аманду, чтобы она налила мне еще кофе.
Обе выглядели крайне серьезными и торжественными. Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами: я знала, что известие о помолвке мисс Эммы с мистером Фойем скоро станет, если уже не стало, известно всей прислуге дома Шефердов. Обычно они бывали первыми, кто узнавал новости.
– Удивляюсь, почему мистер Фой желает жениться именно на мне? – сказала я. – В конце концов, он мог бы подцепить любую девушку на острове.
– Постарайся не выражаться в такой вульгарной манере, дорогая, – проговорила тетя Мод. – Совершенно очевидно, что он очарован тобой, и, полагаю, тебе это должно льстить.
– Да, конечно, тетя, – ответила я.
Это было правдой: до этого момента я никогда не думала об Оливере Фойе как о возможном искателе моей руки; никогда не размышляла, на ком он может жениться; никогда вообще не думала о нем. Никогда не строила я и планов о своем замужестве. Но общественное положение семьи Фой было гораздо выше, нежели семейства Шефердов. Плантации, принадлежавшие моему дяде, Генри Шеферду, обеспечивали достойную жизнь, и в обществе его уважали; но члены клана Фой вращались в более высоких кругах. Поэтому было и в самом деле лестно, что Оливер Фой, который теперь являлся последним представителем славного семейства на острове, остановил свой выбор именно на мне, Эмме Делани. Тем не менее мне не нравилось то, что предложение о браке, без предварительного ухаживания, было сделано через моего дядю и принято им за меня.
– Однако я не уверена, что хочу выйти замуж за Оливера Фойя, – сказала я.
Тетя Мод издала вздох тихого ужаса. Дядя Генри открыл наконец глаза, проглотил то, что он так терпеливо жевал, и проговорил:
– Не будь глупой, Эмма, дитя мое. Отказ исключен полностью.
Это была не абсолютная правда, но нечто к ней крайне близкое. Многие девушки, которые учились вместе со мной, самым ужасным вариантом считали отсутствие предложений – как они говорили, «когда тебя оставляют на дальней полке». Я не разделяла этих страхов, но и не могла бы объяснить, почему. Я знала, что любую девушку, отказавшую Оливеру Фойю, сочли бы сумасшедшей, а еще то, что тетя Мод и дядя Генри испытали бы облегчение, сбыв меня с рук. Я с удивлением обнаружила, что нисколько не огорчена перспективе расстаться с их домом и поместьем Джакарандас и начать новую жизнь в Диаболо-Холл.
Меня охватило сильнейшее чувство вины. Вот уже двенадцать лет, с тех пор, как я приехала из Англии после смерти матери, я ощущала благодарность к тете Мод и дяде Генри, которую они вполне заслуживали за их доброту. Я знала, что бездетные супруги делали героические усилия, чтобы почувствовать по отношению ко мне такую же любовь, которую должны были испытывать к своей родной дочери. Но никому из нас это не удалось вполне. По какой-то причине между нами встали неодолимые барьеры.
Нет, они не были слишком строги или холодны со мной. Не могу сказать, чтобы я была излишне строптива или капризна. Но этого оказалось мало. Мы попросту не понимали друг друга. Я находила их мысли и разговоры настолько скучными, однообразными, что временами мне приходилось сжимать зубы и мысленно читать наизусть стихи – иначе бы я не устояла перед искушением покинуть комнату. В тех случаях, когда мне нужно было рассказать нечто интересное для меня или высказать свое мнение, они выслушивали меня с отсутствующим выражением лица, как бы не понимая, и отвечали невпопад.
Я не считаю, что это непонимание – целиком их вина. В некотором смысле это была ничья вина. Мы просто не подходили друг другу. Они никогда не позволили себе проявить недоброе ко мне отношение, кроме редких упоминаний моих родителей; но и тогда, видимо, они не понимали, что мне больно слышать это. Со своей стороны, я старалась не огорчать их, но мне частенько это не удавалось из-за легкомыслия или нетерпеливости.
Даже в первые мои годы пребывания в Джакарандасе, когда я еще была слишком молода, чтобы ясно оценивать ситуацию, я чувствовала себя виноватой в том, что полюбила Мэй Чунг, мою няню, и ее мужа Дэниела, как любила бы своих истинных родителей, в то время как не ощущала никакой нежной привязанности к дяде и тете. Теперь, спустя двенадцать лет, я испытала всего лишь облегчение при мысли, что мне придется расстаться с ними.
С того момента, как дядя Генри соблаговолил вступить в разговор, в комнате воцарилось молчание. Мои мысли были заняты разного рода вопросами. Хотя мне было уже восемнадцать, я еще не думала серьезно о замужестве, но теперь наступила пора подумать. Теперь я начала понимать, как невежественна была в этом вопросе.
Тетя Мод прекратила жевать и уставилась на меня.
– Не собираешься же ты продолжать смущаться, Эмма, милая? – недовольно спросила она.
С некоторым усилием я улыбнулась.
– Конечно, нет, тетя Мод. Я счастлива, что мне повезло.
Дядя Генри жестом приказал налить себе еще кофе и достал коробку с сигарами.
– Я уверен, что ты будешь счастлива с молодым Фойем, – медлительно проговорил он, – но умоляю: прими мой совет, Эмма. На тот срок, пока вы обручены, попридержи при себе некоторые свои… незрелые мысли. Не думаю, чтобы мистеру Фойю понравилось, чтобы его будущая жена исповедовала нетрадиционные взгляды.
Я было хотела заметить, что мистеру Фойю я, очевидно, понравилась такой, какая я есть – но вместо этого я снова улыбнулась и сказала:
– Благодарю вас, дядя Генри, я запомню ваш совет.
После завтрака, когда дядя Генри перешел со своим кофе, с сигарой и газетой на террасу, я подождала, пока тетя Мод окончит свою утреннюю дискуссию с кухаркой Мэйбел, и последовала за ней в комнату для вышивания, где, я знала, она проведет около часа за этим занятием. Она трудилась над ковриками для нашего прихода, и на каждый у нее уходило от двенадцати до шестнадцати недель – но зато, конечно, работа была изысканной. Я восхищалась ее искусством и терпением.
Когда я придвинула стул к ее рамке для вышивания, чтобы поговорить, она удивленно спросила:
