Розалин Майлз - Девственница
Конечно, она хранила чистоту много лет, удерживая льва на расстоянии, оберегая свое сокровище пуще всех самых дорогих его даров. Как и Генрих, она ждала их с королевой развода, этого чудесного освобождения от обета, что заставит старую ведьму Екатерину раствориться в клубах папского фимиама, и тогда новая королева во всем блеске славы займет ее место.
Но ни один мужчина не может ждать бесконечно. И меньше всего он.
«У короля Генриха редкий аппетит; его желания безграничны».
Так говорила Мария, теперь благополучно пристроенная замуж за добросердечного человека, бывшего оруженосца, который был не только счастлив, но и польщен таким «наследством» короля, и ее слова оказались и обещанием и предупреждением одновременно. Когда после семи долгих лет, ушедших впустую. Папа наконец решился сказать «нет», Анна поняла, что теперь пришел ее черед сказать «да».
Вот где проявился характер! Без развода женщина помалодушней, вероятно, потеряла бы всякую надежду, что желанная свадьба когда-нибудь состоится.
Но возвышенная натура — Анна — сразу почувствовала, что «нет» Папы Клемента больно уязвит самолюбие Генриха и заставит томящегося от нетерпения любовника повысить ставки. Папа не дает разрешения? Ах так! Обойдемся без него!
И тогда в отважном новом мире, родившемся, как феникс, из пепла старого, король будет действительно свободен и она больше не будет «наложницей», «великой блудницей» католиков, а станет настоящей королевой. И чего будут стоить их оскорбления, что будет значить их осуждение, если вся их вера, вместе с их идолами, мощами, ритуалами и канонами, даже сами слова их католической мессы развеяны над морем.
Как, когда и где поставила она на кон девственность в надежде обрести взамен корону и сына? Никто не знает, известно лишь, что сплетни порочили ее за много лет до того, как она разделила с королем его ложе, в те годы, когда она была еще девственницей, девственной владычицей его сердца, и Генрих из кожи вон лез, чтобы сделать ее королевой на самом деле.
Быть девственницей и все-таки — королевой?.. Получить власть, не теряя власти?.. Разве это не лучше, не прекрасней?.. Известно ли вам, под каким знаком рождаются в сентябре? Кто же я, если не «дева»? Видно, сам Создатель начертал в звездах мою судьбу.
Virgo, virgin is, снова вернулись к девственности. Наш Господь был рожден девственницей, по крайней мере так нам говорили о нем и о других: о восточном Будде, о мудреце древности Платоне, о монгольском завоевателе могущественном Чингисхане. Мы должны и в это верить? Virgo, virginis, virgines, virginibus… Из всех инструментов я больше всего любила вирджиналы, несмотря на их дурацкое название. Мне всегда нравился их строй, тихий и жалобный, нежный, но резкий. Анна тоже была музыкальна, но она стала инструментом, а не исполнителем; король играл на ее ладони, шее, грудях, на складочках ее тела, а ей оставалось лишь подчиниться и превратить свое тело в музыку для его утех.
Генрих был замечательным музыкантом… но все-таки…
Послушайте теперь, как я усвоила, что девушке нельзя терять головы.
Глава 1
Король умер.
Нет — король стоял передо мной. Сдерживая слезы, он высвободился из моих рук, и с каждой секундой мантия королевского величия окутывала его все плотнее. Даже на первый взгляд Эдуард показался мне выше, прямее, неподвижнее, и в его бледных глазах появилось какое-то новое выражение — отстраненность. Я смиренно опустилась на колени рядом с лордом Гертфордом и оставалась в таком положении, молясь и всхлипывая, еще долго после того, как новоиспеченный король в сопровождении темнолицего графа удалился в свои покои.
Следующий день был последним днем января тысяча пятьсот сорок восьмого года от Рождества нашего Господа, и в этот день они уехали с рассветом, когда свинцовое небо нависло над домом и вся земля оделась во вдовьи одежды. Мне было предписано советом присоединиться к вдовствующей королеве в ее трауре, и вскоре я в сопровождении своей свиты и вооруженной охраны была уже в пути; наши лошади слепо брели против восточного ветра, хлеставшего им в морды мокрым снегом. Эдуарда отвезли в Тауэр и там провозгласили королем. В это время мой отец отправился в последний поход на запад, как король Артур из легенды, уплывший к заходящему солнцу. Тело доставили в Виндзор, где в часовне святого Георга его с величайшей торжественностью опустили в могилу, а придворные и государственные мужи сломали свои жезлы и бросили их на гроб.
Спустя несколько дней состоялась коронация Эдуарда, однако было решено, что мне и Марии не обязательно присутствовать при этом событии в самую суровую февральскую стужу и промозглые желтые туманы. Но ничто не могло омрачить восторженной радости, с которой люди встречали нового короля из рода Тюдоров. В Чипсайде мальчишка не старше пяти лет выбежал вперед, чтобы прочесть балладу, недавно сочиненную для такого случая:
Пой веселую песню, сердце, и не грусти никогда,Наша радость — король Эдуард в короне и на троне.Петь грустную песню нам, больше пристало,Но веселая приятней, чтоб наши сердца радовались,Поэтому пой веселую песню, сердце, и не пой грустную.
Там, было еще восемь таких же дурацких, корявых стишков, и остается только благодарить Господа, что из-за молодости Эдуарда церемонию сократили, иначе ему пришлось бы выслушать их четыре десятка.
В тот вечер для его детского сердечка был припасен подарок: когда он сидел за пиршественным столом в новой, специально сделанной по его маленькой мерке короне на бровях, в зал Вестминстерского дворца на огромном боевом коне въехал сэр Эдвард Димоук, с головы до ног закованный в белые с золотом латы, и поклялся вызвать на смертельный поединок всякого, кто не признает Эдуарда своим королем и повелителем.
«Я поднял за его здоровье золотой кубок, — писал мне Эдуард своим старательным каллиграфическим почерком, — и поблагодарил его за труды». Читая это, я убедилась, что он проявил себя Тюдором до кончиков пальцев.
Но все же слова Священного Писания звучали у меня в ушах: «Горе тебе, земля, когда государь твой — отрок». Теперь я понимала страх, терзавший моего отца и побуждавший его очистить двор и государственный совет от опасных людей, — он страшился оставлять Эдуарда во власти двух его дядей и регентского совета, составленного со всевозможной тщательностью.
Как его боялись, когда он был жив! Но кто же боится мертвых? Его тело не успело еще остыть в могиле, а прожорливая моль королевства уже вгрызлась в его наследство. Не надо было обладать даром ясновидения, чтобы читать между строк письма Эдуарда: «В Тауэре мне сообщили, что волею совета мой дядя Гертфорд назначен моим опекуном и лордом-протектором королевства».
