Пенелопа Нери - Украденный миг
Нет, отец явно не понимал его. Гидеон был уверен в этом и изо всех сил старался доказать отцу, что его место здесь, на ранчо, а не в какой-то там Америке.
Погрузка была в самом разгаре.
Мексиканские и испанские вакерос с ранчо Нью-Мексико и Техаса, местные паньолос из островитян с удивительной легкостью справлялись с разъяренными быками. Но паньолос, работавшие на Кейнов, заметно отличались от всех остальных: это были настоящие мастера своего дела. Недаром зеваки, собравшиеся поглазеть на красавцев быков, говорили о них с восхищением: «Да уж, это ребята — что надо…»
Сам Джекоб Кейн сказал сегодня своим паньолос. «Молодцы!»
«Кейновы ребята» были счастливы. Джекоба Кейна любили больше, чем отца родного. Недаром местные жители дали ему прозвище «Макуа», что на островном наречии означало и отца, и мать одновременно.
Кейн-старший был очень строг, и заслужить его одобрение было нелегко.
Гидеона распирало от радости. Еще бы! Ведь он работал наравне со всеми — значит, и он удостоился похвалы.
Надежно привязав своего бычка к планширу баркаса, Гидеон выбросил из головы все посторонние мысли и сосредоточился только на том, чтобы выплыть вместе с лошадью к берегу за новым бычком, но тут же резко повернул назад, заметив отца, который подзывал его к себе, размахивая над головой какой-то бумагой.
Наверное, это письмо из Бостона, доставленное утренней почтой…
Отец был весел, белозубая улыбка сияла на его смуглом лице, казавшемся сейчас таким молодым, особенно по контрасту с серебряной шевелюрой и пышными седыми бакенбардами — предметом отцовской гордости.
Джекоб Кейн что-то кричал, но слова его относило ветром, и Гидеон сделал вид, что не слышит отца. Нет, честно, он и не мог услышать его…
Махнув рукой, словно не понимая, что его зовут, Гидеон выехал с отмели и пустил Акамаи легким галопом вдоль узкой песчаной косы в противоположную сторону.
Проклятие! Неужели ответ пришел так скоро? Судя по всему придется уезжать. Весть, о которой Гидеон с ужасом думал все лето, преодолела далекий путь от Бостона до этих затерянных в Тихом океане островов — как жаль, что она не затерялась где-нибудь по дороге!
— Дядя Кимо! — вкрадчиво позвал юноша управляющего ранчо Кимо Пакеле, плотного, крепкого гавайца. Искоса поглядывая на отца, Гидеон делал вид, что не замечает его энергичных призывов.
— Что случилось, Моо? — ласково спросил Кимо, и на лице его возникло выражение сочувствия, когда он, проследив за взглядом Гидеона, увидел Кейна-старшего, размахивавшего каким-то белым листом.
Это ласковое «Моо» было вторым именем Гидеона, с которым все островитяне обращались к нему. Ящерка — означало оно. Так его прозвали еще в детстве за удивительную быстроту и ловкость.
Гидеон облизнул пересохшие губы, он нежно теребил жесткую гриву Акамаи, его синие глаза были полны смущения и тревоги.
— Пришло это проклятое письмо из Бостона, дядя Кимо, а я не могу сейчас сказать отцу ничего такого, что рассердило бы его. Мне надо побыть одному, пережить это…
Кимо Пакеле понимающе кивнул:
— Конечно, Моо… Ведь ты с тех пор, как приехал домой из Гонолулу, усердно трудился, разве не так? По-моему, ты даже успел сделать больше, чем положено. Можешь отправляться куда хочешь. Мы с мальчиками закончим дела без тебя. Валяй! Гуляй, сколько тебе угодно, только не проговорись, что это я отпустил тебя. Если он узнает, разозлится, как дьявол!
— Даю слово, — согласился Гидеон, с улыбкой глядя в округлившиеся в притворном ужасе глаза дядюшки Кимо. — Махало нуи Аоа! Спасибо тебе, Кимо. К ужину буду дома, обещаю!
— Постарайся ради меня, Моо! Ты ведь знаешь, твой отец не любит отлучек в одиночку. Будь осторожен, не попадись Джекобу Кейну на глаза, пока идет погрузка!
Гидеон направил лошадь подальше от пристани. Паньолос были так заняты, что его никто не заметил. А отец в это время отвлекся: один из испанских вакерос, Филипп, никак не мог справиться с обезумевшим черным быком, грозившим вот-вот сорваться с привязи.
Через несколько минут загоны с рогатым скотом были позади.
Гидеон удалялся вглубь острова, следуя на северо-восток по древней вьючной тропе, забиравшей все время в гору, — кратчайшей, — но не самой легкой дороге домой.
Чем круче становилась тропа, чем дальше было от берега, тем неподвижней и горячей становился воздух, отдающий пылью и навозом. Редкие тростниковые хижины туземцев, сплетенные из ветвей, словно живые зеленые изгороди, тянулись по взгорью. Странно смотрелись среди них недавно отстроенные дома в новоанглийском стиле. Вот показалась китайская лавочка, размещавшаяся в деревянном домишке всего на две комнатки. Выше, над деревушкой, виднелись Пу и Кохала, мрачные развалины древних гавайских храмов, когда-то затопленных и сожженных потоком вулканической лавы.
Над зловещими руинами и ухоженной деревней расстилалось безразличное ко всему, чистое, безоблачное небо. В жарком мареве все чуть дрожало и расплывалось — редкие кокосовые пальмы, несколько кустиков мескита, низенькие ветвистые, похожие на кустарник, неприхотливые деревца кьяви, способные укорениться даже на голом камне, и море колючих кактусов.
Еще час езды по солнцепеку — и Гидеон словно оказался в другом мире: гряды зеленых холмов, меж ними — сплошь заросшие бамбуком долины, а вдалеке — возвышавшаяся надо всем величественная вершина Мауны Кеа, покрытая вечными снегами, прячущаяся в клубящихся облаках.
Боги, полюбившие эти места, навеки благословили их… Легкий ветерок освежал разгоряченное тело, успокаивал душу. Золотистая влажная дымка затягивала холмы и наполняла долины, она точно излучала сияние, в котором пестрые полевые цветы и изумрудные травы сплелись точно в яркий восточный ковер…
В листве бамбука порхали диковинные птицы, их голоса звенели как сотни серебряных колокольчиков.
Деревья охиа лехуа, всегда росшие в одиночку, были в полном цвету: огромные ярко-алые гроздья-шары светились в темно-зеленой листве.
И уж совсем в отдалении виднелись скалы — будто мириады пурпурных, желтых и белых бабочек опустились на склоны, но это были цветущие деревья, названия которых Гидеон не знал.
Здесь, в горах, воздух всегда оставался свежим и влажным, а ночью, перед рассветом, когда становилось холодно, клочья тумана проносились меж деревьями, подобно призракам, ищущим покоя… А в это же время в долине уже накрапывал теплый дождик, который мать Гидеона, женщина с примесью туземной крови, называла «уаки пуу-пуу», то есть «дождь — гусиные мурашки». Этот летний ежедневный дождь начинался всегда точно в полдень.
