Элизабет Эссекс - Дыхание скандала
Антигона часто издали следила за охотой в Торнхилл, но никогда там не охотилась, поскольку дам — особенно порывистых юных леди на лошадях, более быстрых и сильных, чем у всех остальных, — активно отговаривали от охоты, если не откровенно запрещали. Знакомство Антигоны с лордом Олдриджем ограничивалось его кивком или, точнее, хмурой гримасой в качестве приветствия.
Он не присутствовал ни в церкви, ни на кладбище. Хотя папа был джентльменом, ученым-математиком, его бывшим однокашником по Кембриджу и членом престижного Королевского научного общества, семейство Престон было куда ниже заносчивого лорда Олдриджа.
Но вместо того, чтобы выразить соболезнования, как предполагала Антигона, лорд Олдридж предложил свою руку. Хотя выразил это не столь романтично.
— Дорогая мисс Антигона, — обратился он к ней с формальной вежливостью, стоя перед холодным камином. — Я поговорил с вашей матерью, все улажено. Она приняла мое предложение, и вам остается лишь сделать меня счастливейшим из мужей.
Даже ударив охотничьим стеком, лорд Олдридж не удивил бы ее больше, жгучее ощущение опалившего лицо жара было точно таким же, как от удара. В трех коротких, лишенных всяких эмоциях предложениях он объяснился в любви с меньшим воодушевлением, чем если бы обсуждал местоположение норы зверя, а не перспективу обрести жену.
Все улажено!
Любая другая двадцатилетняя девушка вежливо приняла бы его довольно бесстрастное предложение. Но Антигона Престон не любая и определенно не дурочка. Она дочь своего отца, ее быстрый острый ум не находил логического объяснения внезапному желанию лорда Олдриджа сделать ее своей невестой. Уж кто-кто, а она чувствовала себя как дома не в гостиной особняка, а скорее за его порогом, когда скакала на своей прекрасной кобыле или в любую погоду бродила по лесам. К тому же она не красавица — она, конечно, не уродина, но ее обычная внешность и заурядные голубые глаза меркли по сравнению с прелестной красотой Кассандры, с фиалковыми глазами сестры, — без состояния, без семейных связей, из которых лорд Олдридж мог извлечь пользу. И она в трауре.
Все это абсурдно, странно и совершенно невозможно.
— Вы шутите, — выдавила Антигона с чем-то похожим на смешок. Любой другой ответ был бы нелепым.
Мать мгновенно шикнула на нее, побледнев от ужаса и возмутившись грубыми манерами дочери.
Реакция лорда Олдриджа была более сдержанной. Он изобразил подобие улыбки, но его лицо казалось застывшей маской.
— Я редко шучу. Мы помолвлены.
Его тон, хотя и спокойный, был именно таков, как Антигона и ожидала, зная его манеру распоряжаться на охоте — уверенный, что его желания будут выполнены в соответствии с точными инструкциями.
Другие могли съежиться от страха или броситься подчиняться каждому его слову, но Антигона не постеснялась разочаровать его. Для нее невозможно принять его предложение, все ее мысли, чувства, все в ней от макушки до пят бунтовало против этого.
Антигона не обращала внимания на мать, которая, округлив глаза, подгоняла ее принять предложение со всей быстротой и готовностью.
— Это невозможно, сэр. Мы в трауре, — уцепилась она за первый и самый вежливый аргумент, который пришел ей на ум.
Быстрый ответ лорда Олдриджа продемонстрировал, что он готов к такому возражению.
— Вот именно, — подтвердил он. — И в такое тревожное время лучше всего защитить будущее.
Тревожное? На взгляд Антигоны слово «неподобающее» подходит больше. Даже она, разделявшая веселое пренебрежение отца к светским условностям, находила поспешность, с которой улажено ее будущее, отвратительной и крайне… крайне неуважительной. Она только что вернулась от свежей могилы отца.
— Я только что понесла тяжелую утрату, сэр, — начала она тоном не менее бескомпромиссным, чем его собственный. — И хотя я благодарю за оказанную мне честь, но не могу принять ваше предложение. Я должна уважать…
— Прошу вас дать моей дочери время привыкнуть к этой чести, — поспешно перебила ее мать, обретшая наконец голос. — Конечно, пока мы в трауре, об этом и упоминать нельзя. Наше… взаимопонимание останется приватным делом… — мама запнулась, — несколько месяцев. И Антигона так юна, девочке только восемнадцать. Она воспитывалась как дочь джентльмена, но ей нужно многому научиться, чтобы стать леди Олдридж и управлять таким большим хозяйством, как Торнхилл-Холл.
Очередное изумление, такое же быстрое, но только чуть менее пугающее, чем первое с его неожиданной странностью, ошарашило Антигону, выбив дух. Ей не восемнадцать. Уже два года как не восемнадцать.
Почему мама так беспардонно лжет?
Но многозначительный, почти исступленный взгляд матери пришпилил Антигону к этой лжи, умоляя не спорить, не бросать вызов ее хрупкому авторитету перед этим незнакомцем. Богатым, могущественным незнакомцем с влиятельными связями. Антигона если и дрогнула, то только на миг.
Немедленных возражений не последовало и, к несчастью, лорд Олдридж принял молчание Антигоны за согласие.
— Да, конечно. У вас есть время, чтобы привыкнуть. И составить необходимые планы.
Антигона проглотила резкий ответ, вертевшийся у нее на языке. Его милость сильно в ней ошибся — в ней нет приспособленчества, а единственный план, который она составит, состоит в том, чтобы убедить ее бедную, находящуюся в прострации маму в безумной неуместности этого сватовства.
— Хотя наша помолвка в силу обстоятельств должна оставаться приватным делом, — продолжал лорд Олдридж, — я организовал для вас маленький подарок. Символ моего расположения, поскольку о нашей помолвке нельзя объявить официально.
Организовал! Странная снисходительность для полного надежд жениха.
В отсутствие всяких признаков одобрения со стороны Антигоны необходимый энтузиазм выказала ее мать:
— Как вы добры, милорд.
Антигона отказывалась так легко сдаться. Если этот человек думает, что может купить ее согласие безделушкой или соблазнить подарками, то он еще сильнее ошибается в оценке ее характера.
Впрочем, оказалось, что это не просто безделушка. Подарок, который лорд Олдридж извлек из замшевого мешочка, оказался изящной траурной камеей. Он осторожно держал подвеску в форме сердца, жемчуг переливался в ярком зимнем солнце, мягко маня Антигону, продуманно завлекая в вежливое подчинение.
Резная сцена изображала классическую задрапированную фигуру, склонившуюся над траурной урной. Камея, хотя и небольшая, но выполненная с отменным вкусом, должно быть, стоила целое состояние, во всяком случае, достаточное, чтобы обеспечить семейство Престон углем, мясом, чаем и освободить даже от воображаемых тревог по крайней мере на месяц.
