Барбара Картленд - Ложь во спасение любви
— Я всегда вспоминаю твою маму, когда смотрю на восход солнца и вижу, как оно появляется над линией горизонта.
Добиваясь совершенства, он писал один и тот же сюжет много раз, но зачастую так и не находил удовлетворения.
И лишь силой отобрав у него холсты после двух или трех неудачных по мнению отца попыток, Кармеле удавалось сохранять шедевры. Ей приходилось прятать картины в своей спальне и любоваться ими в одиночестве.
Прошлой зимой ее отец умер от воспаления легких. Он простудился, поддавшись неудержному желанию писать звезды с натуры, когда на дворе стояла лютая стужа. Придя в себя от потрясения, Кармела поняла, что остались у нее в этом мире лишь картины, которые никто не хотел приобретать, и несколько фунтов стерлингов, вырученных от продажи кое-какой мебели. Дом они только недавно арендовали, и хотя арендная плата составляла крайне небольшую сумму, Кармела вынуждена была искать работу, чтобы оплачивать ее.
Девушка пребывала в глубоком отчаянии после потери отца, которого она нежно любила, и в тот момент предложение госпожи Купер поработать у них показалось ей лучом света, прорвавшим мрак ее жизни.
И только когда Кармела переехала в чужой дом и столкнулась с невероятно своевольными и непослушными детьми пастора, она поняла, что ошиблась.
Но как иначе она могла поступить?! Здесь у нее, по крайней мере, были крыша над головой и пропитание — за все это она не смогла бы платить сама.
Немного поколебавшись, госпожа Купер предложила девушке десять фунтов в год, и поскольку Кармела понятия не имела, щедро это или нет, она с благодарностью согласилась.
Теперь же, ей казалось, она бы лучше голодала, чем мучилась с детьми, которые на все ее старания поладить с ними отвечали лишь грубостью и вызывающим непослушанием.
Кармела полагала, что все люди в состоянии договориться друг с другом, какими бы разными и непохожими они не были.
Они с отцом часто рассуждали о миссионерах, странствующих по местам, где живут дикие племена. Миссионеры, порой не зная языка этих племен, так или иначе добивались доверия населения.
— И мужчинам, и женщинам следовало бы понимать друг друга без слов, ведь даже животные каким-то образом общаются между собой, — объяснял Перегрин Линдон.
Он и сам был уверен, что в мире существуют люди, которые могут понять то сокровенное, которое он пытался выразить в своих творениях, ведь все нарисованное шло из глубины его сердца и отражало его восприятие мира.
— Я думаю, папа, ты просто опередил свое время, — как-то сказала ему Кармела. — Сейчас художники предпочитают лишь зримые образы. Правда, в прошлом встречались мастера, подобные Боттичелли и Микеланджело, как и ты, воплощавшие в работах свои фантазии.
— Я горжусь этими именами, к которым ты меня причисляешь, — улыбнулся отец. — Но ты права. Мне скорее хочется отобразить на холсте свои мысли и чувства, нежели реальную действительность. Но раз мы вдвоем, ты и я, это понимаем, зачем же волноваться за других?
— И, право, зачем?! — согласилась Кармела.
Однако богатое воображение не оплачивало счета ни мяснику, ни пекарю, ни бакалейщику, а их землевладелец и вовсе не смыслил ничего в высоком искусстве.
Младенец, устав плакать, заснул, и Кармела осторожно уложила его в кроватку. Да, сейчас он замечательный малыш, но она знала, что пройдет время, и он станет похож на своих братца и сестрицу.
Не успела она повернуться к столу, как Люси вскрикнула.
— Тимоти ест мое яйцо! Остановите его, мисс Линдон, Он ест мое яйцо!
Так и оказалось. Кармела увидела, как Тимоти, расправившись со своим яйцом, принялся за коричневое, стоявшее в Стороне специально для Люси.
И это яйцо он заглатывал, поблескивая своими маленькими глазками, бросая вызов Кармеле и будто специально нарываясь на грубость.
— Не переживай, Люси, — постаралась успокоить маленькую девочку Кармела, — ты можешь взять мое яйцо.
— Но я хочу коричневое! — отчаянно настаивала Люси. — Я ненавижу своего брата, я ненавижу его! Он всегда таскает мои вещи!
Кармела посмотрела на Тимоти и решила, что тоже ненавидит этого мальчишку.
Из тарелки, которую Тимоти, переворачивая, разбил, выползала и растекалась по столу бесформенной жижей овсянка.
Впопыхах он уронил и подставку для яйца. На скатерть вывалилась пустая яичная скорлупа, рядом лежала скорлупа от второго яйца.
Вся его белая рубашка, которую Кармела вчера так долго и тщательно отстирывала и отглаживала, оказалась забрызгана.
Девушка молча поставила свое яйцо перед Люси, срезала верхушку и вложила чистую ложку в ее руку.
— Я хочу коричневое яйцо, коричневое! — голосила Люси. — Я не люблю белые!
— Внутри они все одинаковые, — утешала ее Кармела.
— Вы — лгунья! — дерзко бросил Тимоти.
— Правильно! Вы — лгунья! — повторила за ним Люси, забыв про гнев на брата, довольная тем, что нашла союзника против общего врага.
— Коричневые яйца совсем другие на вкус! Я хочу коричневое яйцо!
Кармела вздохнула и присела за стол. Она наполнила свою чашку дешевым и дурно пахнущим чаем, который обыкновенно подавался в доме пастора, и отрезала кусок от вчерашнего, уже несвежего каравая.
Люси все еще требовала коричневое яйцо, но тут, словно впадая в настоящую истерику, прихлопнула яйцо тыльной стороной ладони.
Яйцо пролетело вдоль стола и разбилось о заварной чайник. Скорлупа разлетелась во все стороны, и большая часть ошметков попала Кармеле на руку.
Она открыла рот, готовая отчитывать Люси, но внезапно осеклась: «Это уж слишком!».
Она почувствовала, как слезы подступают к глазам, но в этот миг дверь позади нее открылась.
Она напряженно замерла, ожидая услышать брюзгливый голос госпожи Купер, требующий угомонить детей, пока пастор, окончательно выйдя из себя, не успокоил их всех силой.
Но вошедший не проронил ни слова, и Кармела, повернув голову, оцепенела, не спуская глаз с дверного проема.
Там, будто не решаясь ступить в эту неопрятную комнату, застыло само воплощенное очарование.
Красавица в высокой шляпке, украшенной цветами, в узорчатом миткалевом платье с высокой талией, расшитом волнами сиреневых лент, с весьма привлекательным лицом, невероятно большими синими глазами и яркими губами улыбалась ей.
— Привет, Кармела!
— Фелисити!
Кармела выскочила из-за стола, и, оттерев испачканную руку, подбежала и расцеловала девушку, так неожиданно появившуюся в доме пастора.
Это была леди Фелисити Гэйл, самая близкая подруга Кармелы, с которой они почти не расставались, лишь когда Фелисити гостила у своих знакомых.
— Давно ты вернулась? — спросила Кармела. — Я… так тосковала по… тебе.
