Кристина Брук - Без ума от графа
Сесили, не став никого ждать, пошла гулять по всему дому, включая даже подвал, очевидно, с целью разыскать запрятанные сокровища. После ухода кузины прошло не меньше часа, прежде чем терпение Розамунды лопнуло, и она тоже решила выйти, чтобы осмотреться.
Коридор был пуст. Подойдя к неплотно притворенной двери библиотеки, она услышала мужские голоса, доносившиеся из-за дверей. Опершись о стену, обитую зеленым шелком, она прислонила ухо к щели и прислушалась.
Она сразу узнала протяжный голос ее опекуна, герцога Монфора.
— Оливер, я понимаю, что наш малый — полудикарь, но это в высшей степени неприлично. Где он, черт бы его побрал?
В ответ послышался ворчливый голос, причем настолько близко от дверей, что Розамунда в испуге отшатнулась. Голос принадлежал Оливеру Деверу.
— Он на конюшне. Скоро появится.
Розамунда закусила губу. На конюшне? А ведь он должен быть здесь, рядом с ней, чтобы предложить руку и сердце! Наверное, тут какая-то ошибка.
— Что? — ледяным, пробирающим до костей тоном спросил герцог. — Неужели вы хотите сказать, что Гриффин не хочет связывать себя узами с моей подопечной? Похоже, мы напрасно теряем время?
— Нет, нисколько! — прорычал лорд Девер. — Он женится на ней, или, клянусь, я узнаю, в чем тут дело.
Его слова прозвучали как звонкая пощечина. Отсутствие жениха было не просто умышленным — оказывается, Гриффин Девер не хотел жениться. Розамунда нахмурилась. Ее веселость и радостное предвкушение увяли и пожухли, словно листья осенью.
Монфор произнес:
— Уверен, что вы, Девер, отдаете себе отчет в том, сколько претендентов стучались в двери моего дома, чтобы предложить руку и сердце леди Розамунде Уэструдер. «Министерство»...
— К черту «министерство»! Парень артачится, не спорю. Так он маскирует свою готовность жениться. Уверяю вас, он сдастся.
— Я всегда считал, что такому парню как Гриффин требуется хорошая взбучка. Тогда его строптивость сняло бы как рукой.
Кому принадлежит этот голос, Розамунда не знала. Тяжелая одышка явно мешала говорящему: судя по всему, это был старый больной человек.
— Он рос таким здоровенным детиной, что, когда ему было тринадцать, для того чтобы выпороть его, требовалось три человека. Через два года для этого уже потребовался бы целый отряд слуг, поэтому мне пришлось наказывать вместо него его младшего брата, а сам он смотрел. И это сработало. — Опять послышалось глубокое тяжелое дыхание. — Может, приказать слугам привести его?
Розамунда едва не вскрикнула, но удержалась, зажав рот ладонью. Герцог никогда не унижался до телесных наказаний. Впрочем, в этом не было необходимости: его слова разили больнее тяжелого ремня. Однако в семействе Девер на этот счет могло быть иное мнение. Может, ей стоило заступиться за Гриффина? Но вмешайся она, разве прислушались бы они к ее мнению?
Третьим собеседником, как она догадалась, был граф Трегарт, дед Гриффина. Какой он, однако, жестокий и злой человек. Жалость зашевелилась в ее сердце при мысли о том, что перенесли в детстве Гриффин и его младший брат. Хотелось бы знать, шрам над глазом Гриффина не следствие ли это такого воспитания.
В воздухе повисла пауза.
— В этом нет необходимости, — произнес герцог. — Несомненно, Гриффин появится за обедом. А пока можно обсудить и другие дела.
— Опять будете говорить о сватовстве? — прохрипел старый граф, не скрывая презрения, затем скрипнуло отодвигаемое кресло. — В таком случае я удаляюсь; к вашим услугам две почтенные служанки.
Розамунда резко повернулась и неслышными скользящими шагами побежала по коридору. Длинный подол мешал, обвиваясь вокруг лодыжек. Ах, она сегодня по такому случаю надела одно из лучших своих платьев — из белого муслина, расшитого лимонными примулами; широкий пояс солнечного цвета завершал изысканность отделки.
В обшитой дубовыми панелями гостиной Розамунда замедлила шаг. С тяжелым сердцем, грустная и разочарованная, она начала подниматься к себе на второй этаж. Почему она так мечтала о любви, хотя с самого детства ей внушали мысль, что брак и любовь далеко не одно и тоже?
Как это ни грустно, но, видимо, Гриффин отнюдь не горел желанием жениться на ней.
Какой же она оказалась наивной дурочкой!
Полгода назад герцог Монфор сообщил, что подыскал для нее хорошую партию. Начиная с этого момента Розамунда с тайным нетерпением предвкушала встречу с будущим мужем.
Она даже послала жениху свой миниатюрный портрет. После ряда напоминаний он прислал свой. Один лишь портрет — без письма или даже записки. Гриффин не поблагодарил ее за внимание и полученную миниатюру. Склонная к романтике Розамунда мечтала о поэтическом послании, пылких излияниях чувств, но увы, он не удосужился написать ей ни строчки.
Настораживающий признак, но разве подобное пренебрежение охладило ее ожидания? Напротив, она старательно перерисовала лицо Гриффина с портрета на небольшой овальной формы фарфор, который вставила в оправу медальона. Каждый мазок, сделанный ее кистью, приближал его к ней. Она как дурочка тщательно подбирала серые тона, чтобы лучше отразить холодно-стальной цвет его глаз. О чем только она не мечтала!
Очутившись в отведенной для нее спальне, Розамунда вызвала горничную. Открыв медальон — это она делала раз сто в день — Розамунда взглянула на миниатюру.
Слегка прищурившись, оценивающим взглядом она окинула лицо предполагаемого мужа. Неужели она витала в облаках, вздыхая над его портретом как глупышка? На нее глядело отнюдь не лицо Адониса, а скорее трудно вообразимое сочетание грубых и даже уродливых черт.
Гриффина Девера никак нельзя было назвать красавцем. Большой приплюснутый нос, очевидно, был неоднократно сломан; квадратная массивная челюсть свидетельствовала об упрямстве; темные густые волосы были всклокочены; глубокий шрам, пересекавший правый висок, придавал взгляду мрачное и презрительное выражение.
Несмотря на всю неприглядность и неправильность, внешние черты Гриффина обладали странной притягательностью. Его лицо походило на суровые, иссеченные непогодой лица жителей морского побережья Корнуолла. В нем не было мягкости, если не считать губ, удивительно нежных.
Как бы то ни было, Гриффин Девер не был красавцем. Но каждый раз, когда Розамунда бросала на него взгляд, ее охватывало странное волнение.
Но может быть, ее волнение объяснялось тем, что она должна была выйти за него замуж? Свою роль сыграл и портрет, породивший столько сладких грез и надежд.
Как она мечтала, какие только планы не рождались в ее голове. Бывало, она целыми ночами ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть, неустанно думая о нем. Ее мечтания порой были очень грешными, настолько грешными, что она краснела при одном воспоминании о них. Ей стало даже стыдно, она воздвигла вокруг него целый воображаемый мир.
