Александр Дюма - Ожерелье королевы
– А я предупреждаю, что вышвырну вас за дверь! – вскричал Босир, уповая на то, что гости одурманены вином.
Ответом ему был взрыв хохота, который мог бы его вразумить. Но он не обратил на это внимания и заупрямился.
– Теперь вы не получите даже обещанных денег, – сказал он, – и уберетесь прочь.
Они захохотали еще откровеннее. Босир затрясся от ярости.
– Понимаю, – задыхаясь, сказал он, – вы поднимете шум, вы на меня донесете. Но этим вы и себя погубите, не только меня.
Сыщиков по-прежнему разбирал смех: они были в восторге от своей шутки.
Так и не дождавшись ответа, Босир понадеялся, что испугает их неожиданным нападением, и бросился к лестнице, но уже не за деньгами, а за оружием.
Шпики вскочили из-за стола и, не поступаясь своим принципом, бросились за Босиром; он тут же оказался в их цепких руках.
Босир заорал, дверь, выходящая на лестницу, отворилась, и на пороге показалась испуганная и растерянная женщина. Видя ее, полицейские выпустили Босира, и из их глоток тоже вырвался крик, но то был крик радости, торжества, дикарского ликования.
Они узнали ту, которая была похожа на французскую королеву.
Сперва Босир подумал, что их образумило присутствие женщины, но ему тут же открылась жестокая правда.
Умник приблизился к м-ль Оливе и тоном, который мог бы быть и повежливей, учитывая сходство девушки с самой королевой, объявил:
– Ха-ха! Вы арестованы.
– Арестована? – вскричал Босир. – Почему это?
– Потому что таков приказ господина де Крона, – пояснил второй шпик, – а мы состоим у господина де Крона на службе.
Если бы между нашими влюбленными внезапно ударила молния, это привело бы их в меньший ужас, чем слова полицейского.
– Вот что значит, – заметил Босиру Умник, – нелюбезно обращаться с гостями.
Это с его стороны было не слишком последовательно, и второй шпик тут же одернул его, заметив:
– Легринье, ты не прав: будь Босир с нами полюбезней, он показал бы нам свою даму, и мы все равно бы ее арестовали.
Босир стиснул руками пылающую голову; он не думал даже, что его слуга и служанка, стоящие внизу, слышат каждое слово из этой странной сцены, разыгравшейся на лестнице.
И тут его осенила мысль; эта мысль ему понравилась; он немедленно воспрянул духом.
– Вы прибыли меня арестовать? – спросил он у полицейских.
– Да нет, все вышло случайно, – простодушно отвечали они.
– Как бы то ни было, вы могли меня арестовать, но за шестьдесят луидоров согласились отступиться.
– Нет же, мы собирались потребовать с вас еще шестьдесят луидоров.
– И мы своему слову хозяева, – подхватил другой. – За сто двадцать ливров мы оставим вас на свободе.
– А как же с этой дамой? – с замиранием сердца спросил Босир.
– Ну, эта дама – совсем другое дело, – возразил Умник.
– Не правда ли, она стоит не меньше двухсот луидоров? – поспешно спросил Босир.
Полицейские вновь разразились леденящим кровь смехом, и на сей раз, увы, Босир прекрасно понял, что он значит.
– Триста… – предложил он. – Четыреста… Тысячу луидоров! Но только оставьте се на свободе.
Глаза Босира засверкали.
– Вы молчите, – продолжал он. – Вы знаете, что я при деньгах, и хотите заставить меня раскошелиться: что ж, это вполне справедливо. Я дам вам две тысячи луидоров, сорок восемь тысяч ливров на двоих, только отпустите ее.
– Значит, ты ее очень любишь? – спросил Умник. Тут Босир рассмеялся в свой черед, и горький его смех звучал так угрожающе, в нем слышалась такая безнадежная любовь, обуревавшая это бесчестное сердце, что стражи закона испугались и решили принять меры предосторожности, чтобы предупредить взрыв отчаяния, который сулил им блуждающий взгляд Босира.
Шпики выхватили пистолеты и, приставив дула к его груди, сказали:
– Мы не уступим тебе эту женщину даже за сто тысяч экю. Господин де Роган заплатит нам за нее пятьсот тысяч, а королева миллион.
Босир возвел глаза к небу с мольбой, которая смягчила бы любого дикого зверя, за исключением полицейской ищейки.
– Пойдемте, – сказал Умник. – У вас, кажется, есть какая-то повозка, хоть двуколка; велите запрячь ее для вашей дамы: она заслужила, чтобы вы о ней позаботились.
– Мы люди незлые, – подхватил другой, – мы своей властью не злоупотребляем. Вас мы тоже прихватим для виду, но по дороге отвернемся, вы спрыгнете, а мы спохватимся, когда вы уже будете далеко. По рукам?
Босир на это отвечал так:
– Куда она, туда и я. В этой жизни я с ней не расстанусь.
– И в той, грядущей, тоже! – добавила дрожащая от ужаса Олива.
– Что ж, тем лучше! – перебил Умник. – Чем больше арестантов мы привезем господину де Крону, тем забавнее выйдет.
Четверть часа спустя от дома отъехала двуколка Босира, в которой сидели пойманные любовники и их стражи.
32. Библиотека королевы
Нетрудно себе представить, какое впечатление произвел этот арест на г-на де Крона.
Возможно, агенты и не получили миллион, на который надеялись, но можно не сомневаться, что они остались довольны вознаграждением.
Что до начальника полиции, то, потирая руки в знак радости, он собрался и покатил в Версаль; за его каретой следовала другая, наглухо закрытая и запертая снаружи на замок.
Было это на другой день после того, как Умник и его друг предали Николь в руки г-на де Крона.
Обе кареты въехали в Трианон: из одной выскочил начальник полиции, а вторую он поручил охранять своему главному помощнику.
Он был допущен к королеве, которой заранее послал в Трианон просьбу об аудиенции.
За последний месяц королева не пренебрегала ни единым знаком внимания со стороны полиции; она немедленно исполнила просьбу г-на де Крона; с утра она пришла в свой любимый павильон в сопровождении совсем немногочисленной свиты, потому что все должно было оставаться в тайне.
Как только к ней ввели г-на де Крона, по его сияющему виду она заключила, что он принес добрые вести.
Бедная Мария Антуанетта давно уже встречала повсюду лишь хмурые и озабоченные лица.
В сердце ее, израненном страданиями, впервые за последний убийственный месяц вспыхнула радость.
Приложившись к ее руке, глава полиции спросил:
– Ваше величество, нет ли в Трианоне такой комнаты, чтобы вы могли следить за тем, что в ней происходит, сами оставаясь невидимы?
– Это библиотека, – отвечала королева. – Позади стенных шкафов я велела прорезать оконца в соседнюю комнату, где за ужином мы с госпожой де Ламбаль или с мадемуазель де Таверне, когда она еще состояла при мне, развлекались подчас, глядя, какие уморительные гримасы корчит аббат Вермон[145], натыкаясь на памфлет, в котором его высмеивают.
