Диана Гэблдон - Барабаны осени. Удачный ход
Священники и поэты утверждают, что месть — палка о двух концах; и другим концом было то, что я так никогда и не узнал — если бы я предоставил ей выбор, осталась бы она со мной? Или, может быть, узнав, что Джеймс Фрезер остался в живых после битвы при Калодене, она бы тут же пулей умчалась к нему в Шотландию?
Я не в силах был думать, что Клэр способна оставить дочь. Я надеялся, что она не оставит и меня… но… если бы у меня была хоть какая-то уверенность в этом, клянусь, я бы тут же рассказал ей все. Но я этого не сделал, вот и вся правда.
Фрезер… То ли мне проклинать его за то, что он отнял у меня жену, то ли благословлять за то, что он подарил мне мою дочь? Я без конца думаю об этом, а потом вдруг останавливаюсь, ужасаясь тому, что вообще мог хоть на мгновение поверить в столь абсурдную теорию. И еще… меня иногда охватывает странное чувство по отношению к Джеймсу Фрезеру, почти воспоминание… как будто бы я должен был где-то видеть его. Но это, скорее всего, результат ревности и воспаленного воображения… я отлично знаю, как выглядит этот ублюдок; я вижу его лицо изо дня в день — это лицо моей дочери!
Но в этом деле есть и еще одна сомнительная сторона — чувство долга. Не только по отношению к Брианне, хотя, полагаю, она имеет право обо всем узнать, позже. Я говорил тебе, что меня мучает чувство незаконнорожденности? Забавно говорить об этом, но оно меня не оставляет. Я иной раз почти чувствую его рядом, оглядываясь через плечо в дальний конце комнаты…
И вот о чем я никогда прежде не думал; как тебе кажется, могу ли я встретиться с ним где-нибудь в райских кущах, если таковые существуют, а? Забавно представить такое. Сможем ли мы стать друзьями, когда все желания плоти останутся позади, равно как и все мирское? Или же мы очутимся рядышком в некоем кельтском аду, прикованные друг к другу, и будем вечно пытаться убить соперника?
Я плохо обращался с Клэр — или хорошо, в зависимости от того, как на это посмотреть. Я не хочу вдаваться в грязные подробности, просто мне жаль, что это было именно так.
Потому что тут было все, Per. Ненависть, ревность, зависть, ложь, неверность, и всего этого много. Но все это вместе взятое не могло перевесить любовь. Я люблю ее — люблю их обеих. Мои женщины. Может, это и какой-то неправильный вид любви, а может, этого недостаточно. Но это все, на что я способен.
И все же я не хочу умереть без отпущения грехов — и я верю, что ты поймешь меня и мои муки. Я вырастил Брианну как католичку; как тебе кажется, могу я хоть немного надеяться на то, что она станет молиться за меня?
— Ну, конечно, еще подпись — «Фрэнк», — закончил Роджер.
— Конечно, — едва слышно повторил Джейми. Он сидел совершенно неподвижно, на его лице не было никакого выражения, понять его чувства было невозможно.
Но Роджеру и не нужно было читать чувства Фрезера по его лицу; он и так знал, какие мысли бушуют сейчас в голове Джейми.
Те же самые мысли нахлынули и на него, и мучили в течение нескольких недель между праздником костров Белтайном и кануном летнего солнцестояния; они же преследовали его, когда он искал Брианну по другую сторону океана, пока был в плену… и наконец, когда он сидел в кругу посреди рододендронового ада, слушая пение стоячих камней.
Если бы Фрэнк Рэндалл решил сохранить в тайне то, что ему удалось узнать, и не поставил могильный камень у церкви святого Кильда, — узнала бы Клэр правду как-то иначе? Возможно, да; возможно, нет. Но когда она увидела эту фальшивую могилу, это подтолкнуло ее к тому, чтобы рассказать дочери историю Джейми Фрезера и направить Роджера по пути исторических поисков… которые и привели ее в это время, в это место.
Ведь именно тот могильный камень в одно мгновение вернул Клэр в объятия ее шотландского возлюбленного… и возможно, к смерти на этих руках. Этот камень возвратил дочь Фрэнка Рэндалла ее настоящему отцу, и в то же время обрек ее на проклятие жизни в чужом времени; камень привел к рождению рыжеволосого мальчишки, который в ином случае мог просто не появиться на свет… к продолжению рода Джейми Фрезера. Возможно, это просто возвращенный долг? Возвращенный с процентами?
И еще Роджер подумал о другом мальчике, который тоже мог и не появиться на свет, если бы не тот загадочный каменный намек, оставленный Фрэнком Рэндаллом ради прощения и забвения… Могар и Вильям Маккензи не приехали на Собрание, и Роджер сам не понимал, то ли он от этого испытывает облегчение, то ли разочарование.
Джейми Фрезер наконец пошевелился, хотя его глаза все еще смотрели на костер.
— Англичанин, — мягко произнес он, и это было нечто вроде заклинания. Роджер вдруг почувствовал, как зашевелились волосы на его голове; он был почти уверен, что заметил в пламени костра некую фигуру…
Большие ладони Джейми нежно обняли внука. Лицо Фрезера было все таким же отстраненным, волосы и брови искрились, отражая огонь…
— Англичанин, — повторил он, обращаясь к чему-то такому, что он видел в огне. — Мне иногда хочется встретиться с ним как-нибудь. А с другой стороны, я надеюсь, что этого никогда не произойдет.
Роджер ждал, положив руки на колени. Глаза Фрезера затуманились, лицо в свете пляшущих языков пламени казалось маской. Наконец по его большому телу пробежала легкая, едва заметная дрожь; он встряхнул головой, словно пытаясь выбросить из нее что-то лишнее, и, похоже, только теперь заметил, что Роджер все так же сидит рядом с ним.
— Мне сказать ей? — спросил Роджер. — Клэр?
Взгляд огромного горца стал острым, как бритва.
— А ты расскажешь Брианне?
— Не сейчас, но… да, расскажу. — Он ответил на взгляд Фрезера без малейшего сомнения. — Она моя жена.
— Пока.
— Навсегда… если она захочет.
Фрезер посмотрел в сторону костра Камеронов. Тонкая фигура Клэр была отчетливо видна, — темный силуэт на фоне света.
— Я обещал ей всегда быть честным, — сказал наконец Джейми, очень тихо и ровно. — Да, расскажи ей.
К четвертому дню склон уже сплошь был покрыт шатрами, приехало еще множество народа. Каждый день незадолго до наступления сумерек мужчины начинали собирать дрова для большого костра, складывая их на выжженном пространстве у подножия горы. Каждая семья разбила свой лагерь но здесь разжигали огромный костер, у которого все собирались каждый вечер, чтобы узнать, кто еще прибыл.
Когда наступала тьма, костры усеивали горный склон, мигая тут и там между скальными выступами и песчаными лысинами. На мгновение мне привиделся знак клана Маккензи — «горящая гора», — и я внезапно осознала, что это было такое. Никакой не вулкан, как я раньше думала. Нет, это был именно образ вот такой горы, на которой проходило Собрание кланов, где мерцали во тьме костры многочисленных семей, знак того, что все кланы пришли сюда, и они вместе. И впервые в жизни я поняла девиз, начертанный на знаке под изображением горы: «Lucco non uro; я свечусь, не горю».
