Платье для Золушки (СИ) - Иконникова Ольга

— Мадемуазель Муромцева! — Стрешнев пытается приподняться, но получается это у него плохо.

— Лежите, Андрей Станиславович, — мягко увещевает его доктор, — не стоит тратить силы на лишние движения.

— Да-да, вы правы, — покорно соглашается тот. — Благодарю вас за то, что вы пришли, мадемуазель. Боюсь, вчера я был слишком груб с вами. Но после вашего ухода я много думал… Сейчас я готов рассказать правду, если вы пообещаете мне…

Ему трудно говорить, и он часто останавливается, чтобы сделать глубокий вдох.

— Да, говорите! — я готова пообещать ему что угодно — только бы он сделал признание.

— Поклянитесь, что не откажете в помощи Анечке, когда я…, — он не решается произнести эту фразу до конца, но мы понимаем, что он имеет в виду. — Я не хочу, чтобы она попала в приют.

Я обещаю. Тем более, что это вполне согласуется с моими собственными намерениями. Я слишком хорошо знаю, что такое приют.

— Я сделаю всё, что смогу, Андрей Станиславович. Я поговорю с ее светлостью и не сомневаюсь, что она поможет вашей сестре. Но вы и сами не должны впадать в уныние. Возможно, княгиня найдет способ помочь и вам.

— Ах, оставьте! — отмахивается он. — Сейчас не время говорить об этом. Я намерен рассказать всю правду о той дуэли. Я понимаю, что это сделает подсудимым меня самого, но намерен идти до конца. Мне следовало сделать это раньше, но я боялся. Боялся за себя, за Анечку. Я открылся только отцу Георгию, а он вчера убедил меня хоть раз в жизни поступить благородно.

Несмотря на то, что я не видела от этого человека ничего хорошего, мне его жаль.

26. Правда

— Мой поверенный — господин Назаров — запишет мой рассказ, а вы, мадемуазель Муромцева, с доктором выступите в качестве свидетелей того, что я сделал это заявление, пребывая в здравом уме и твердой памяти.

Он просит Антипа принести ему воды и, выпив полстакана, приступает к рассказу:

— Я никогда не был трусом, но признаюсь, что, когда князь Ковалевский вызвал меня на дуэль, я потерял покой. Я слишком хорошо знал, какой он хороший стрелок. Да, я мог отказаться от дуэли, даже под предлогом того, что они запрещены, но это значило бы покрыть себя позором. Никто из друзей после такого не подал бы мне руки. Поэтому я принял вызов, но решил подумать о некоторых мерах предосторожности. Один мой приятель рассказал, что в подобной ситуации обращался к некоему умелому человеку, оказывающему мелкие магические услуги по приемлемой цене. Я посчитал, что это — отличный вариант. Только не подумайте, мадемуазель, что я хотел навредить его светлости. Ничуть! Задумка была в том, чтобы наложить на револьверы такое заклятье, которое помешало бы князю поразить цель. Я всего лишь хотел, чтобы, когда Ковалевский будет в меня стрелять, он промахнулся. Сам же я собирался стрелять поверх его головы.

Надеюсь, он говорит правду. Это хотя бы немного обеляет его.

— Я до сих пор не понимаю, почему всё пошло не так. Наверно, этот маг-шарлатан напутал что-то, когда произносил заклинание. Или у князя слишком сильная магическая защита, которая обернула всё против меня. Но я не снимаю вины с себя. Именно моя слабость послужила этому причиной. Теперь вы знаете всё. Конечно, я должен был бы сказать правду сразу же, как только пришел в себя после дуэли. Но я струсил. Я понимал, что и за участие в дуэли, и за противоправное использование магии мне грозит серьезное наказание. К тому же, я был уверен, что Ковалевский этого наказания избежит — у них было достаточно денег, чтобы откупиться. Когда же приговор был оглашен, я испугался еще больше. Уже не столько за себя, сколько за сестру. Она еще совсем кроха, и я не хотел, чтобы она осталась одна.

Конечно, забота о сестре не снимает с него остальные проступки, но если он способен думать не только о себе, значит, он не совсем дурной человек.

— Не беспокойтесь, Андрей Станиславович, — пытается подбодрить его поверенный, — ежели обвинение теперь будет выдвинуто против вас, то приговор не будет столь суров. Вы, в отличие от князя Ковалевского, не маг. Его обвинили в том, что он использовал магию во вред другому человеку, вас же обвинят лишь в том, что вы воспользовались незаконными услугами не вполне честного человека. Да — и еще в том, что оговорили князя. Но, возможно, из жалости к вашей сестрице его светлость не станет выдвигать хотя бы этот иск.

Тут он смотрит в мою сторону, и я торопливо добавляю:

— Уверена, что если с князя снимут сейчас все обвинения, то он не станет держать зла и отыгрываться на вас, господин Стрешнев. Тем более, что вы и так уже наказаны.

Когда мы выходим в прихожую, оставляя хозяина с доктором, господин Назаров говорит:

— Не извольте беспокоиться, мадемуазель, я немедля отвезу это заявление куда следует. А учитывая положение Ковалевских в обществе, можете не сомневаться, что дело тут же будет возвращено на доследование. Надеюсь, уже в самое ближайшее время вы услышите хорошие новости.

— Княгиню поставят об этом в известность? — уточняю я.

— Всенепременно, — заверяет он.

Я иду пешком до самого пансиона. Я впервые за много дней обращаю внимание на цветы на газонах и поющих на деревьях птиц.

Не знаю, скоро ли будет освобожден Сергей Николаевич, но уже то, что в его деле появилось столь веское новое доказательство, полностью снимающее с него вину, кажется мне почти чудом.

Я остаюсь в городе еще на несколько дней — сначала для того, чтобы отметить Алин день рождения (я трачу на подарки и угощения всё, что осталось от моего заработка), а потом — чтобы дождаться Цветковых, которые решили неожиданно приехать в свой городской особняк на пару недель.

— Представляете, Шурочка, — с порога, наскоро меня обняв, сообщает Елизавета Денисовна, — дело князя Ковалевского будет пересмотрено. Обнаружились какие-то новые подробности, которые всё совершенно меняют. Хотя мы с графом и прежде ничуть не сомневались в невиновности его светлости. Но подумайте только, какая это радость для княгини! Могли ли мы не приехать сюда, чтобы ее поддержать? Вы поедете во дворец Ковалевских с нами, Шурочка, как только Сергея Николаевича выпустят из тюрьмы.

Хорошо, в парадном полумрак, и графиня не видит, в какое волнение приводят меня ее слова.

27. Встреча

Я каждый день жду новостей о Ковалевском. Цветковы тоже заметно переживают. Елизавета Денисовна каждый день отправляет слугу в княжеский дом, но тот всякий раз возвращается с один и тем же ответом — его светлость еще в заключении, ее светлость никого не принимает.

— Я вполне могу понять Евдокию Павловну, ей сейчас не до визитеров. Но я надеюсь, что скоро мы сможем поприветствовать дома и самого князя. Ах, Шурочка, уверена, он вам понравится. Весьма авантажный молодой человек. Такой благородный, изысканный. Может быть, когда-нибудь вас, Шурочка, полюбит кто-то, на него похожий. Конечно, я говорю не о человеке с подобным титулом. Увы, но нам следует быть скромными в своих ожиданиях.

Я знаю, что она вовсе не хочет меня обидеть — всего лишь предупреждает. Но мне отчего-то становится грустно.

Сама я не ездила к Ковалевским ни разу. Но и княгиня не сделала попыток отыскать меня у Цветковых. Я понимаю — у нее сейчас более важные дела.

Но когда в газете появляется статья о полном снятии обвинений с князя, а Ковалевские по-прежнему не подают вестей, я начинаю чувствовать тревогу. Быть может, Сергей до сих пор думает, что я собираюсь замуж за другого человека. Могла же княгиня не захотеть признаться ему в своем обмане. От этой мысли мне становится дурно.

А может быть, после всех треволнений он просто меня разлюбил? Понял, что поторопился с обещаниями, и решил взять паузу.

Я плохо сплю по ночам. И всерьез задумываюсь о том, чтобы начать искать другую работу. Быть гувернанткой у Цветковых — значит, встречаться с Ковалевскими. А если чувства Сергея ко мне остыли, это будет очень тяжело.