Кимберли Кейтс - Утренняя песня
– Я просто посадил его на эту проклятую лошадь, – сказал Данте.
– Вы посадили его на лошадь? Не спросив меня? Как вы могли? – Ханна едва сдерживала гнев.
У Остена горели щеки.
– Я просто хотел вывести его на солнце! – оправдывался Данте. – Господи, ведь он прячется в комнате, как привидение! Откуда мне было знать...
На ресницах Ханны блеснули слезы. Она восприняла слова Данте как оскорбление.
– Разве он не сказал вам, что боится?
Он пытался. Теперь Остен был в этом уверен. Но Данте так рвался к цели, что не обратил на это внимания.
– Прости... Нанна... Хотел быть мужчиной... боялся... – Пип прохрипел его же собственные слова. Неужели он забыл, насколько пагубным может оказаться бездумный приказ? – Боялся, что он... он будет тебя бить.
– Матерь Божья. – Данте изумленно разинул рот. – Ее бить? Я никогда бы...
Он вспомнил слова Ханны: «Отец Пипа был самым жестоким человеком из всех, кого я когда-либо знала». Неужели ребенок сел на лошадь, движимый ужасом? Неужели он боялся, что Данте будет бить мать, если он не подчинится?
Он не знал, не подозревал... но это не важно. Вина за случившееся лежит на нем.
– Ничего страшного, милый, – произнесла Ханна. – Постарайся успокоиться.
– Успокоиться? Да мальчишка задыхается! Вы что, не видите?..
Но Ханна не слушала его – она баюкала ребенка и гладила по голове.
– Я знаю, у тебя болит грудь, ангел мой. Держись за меня. Я спою твою любимую песню. Станет тебе от этого легче?
– Разумеется, нет, и вы прекрасно это знаете! Надо принять какие-то меры!
Она посмотрела на него, ее глаза были полны ненависти и страха.
– Я ничего не могу сделать! Господи, я никогда не видела, чтобы он так... чтобы ему было так плохо. И от вашего крика становится только хуже. Неужели вы еще недостаточно навредили?
– Мой грум поехал за врачом, но, возможно, он доберется сюда лишь через несколько часов. Надо что-то делать.
Он задумался, отчаянно пытаясь вспомнить что-то, что могло бы облегчить страдания ребенка. Может быть, какое-то лекарство, какие-то травы, которыми пользуются арендаторы.
Арендаторы... Он неожиданно вспомнил полутемное помещение в доме арендатора и лицо матери, обезумевшей от страха, когда ребенок задыхался от кашля.
– Бекка, принесите горячей воды и одеяло, – приказал Данте служанке, топтавшейся у двери.
– Да, сэр.
Девушка поспешно удалилась.
– Зачем? Что вы собираетесь делать? – требовательно спросила Ханна.
– Будь я проклят, если буду стоять здесь как идиот до самого приезда врача! Я знаю одно средство, оно может ему помочь.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем появился лакей с большой бадьей воды, а за ним – Бекка, прижимавшая к груди одеяло.
Данте выхватил Пипа из объятий Ханны, посадил на стул перед бадьей.
– Пип, я укрою тебя с головой одеялом...
– Нанна! – прохрипел мальчик, пытаясь дотянуться до ее руки. – Больно, я боюсь...
– Вы его задушите! – воскликнула Ханна.
– Он уже не может дышать! Одеяло будет удерживать пар внизу. Это поможет...
Данте натянул над ребенком одеяло.
– Вдыхай, малыш, – поторопил лакей.
– Это бессмысленно! – воскликнула Ханна. – А что, если он обожжется паром?
– Не обожжется! – заверил ее Данте. – Не приближайся слишком сильно, Пип. Просто наклонись. Доверься мне!
– Довериться вам? – произнесла Ханна. – С какой это стати? Вы берете Пипа без моего разрешения и сажаете на лошадь. Это вы во всем виноваты!
Остен и без нее это знал и терзался сознанием собственной вины.
– Давай, Пип, – настаивал Данте, – дыши.
А что, если усиленно работающие легкие ребенка потерпят поражение в этой борьбе? И все из-за того, что Данте вел себя как упрямый дурак. Есть ли более страшное наказание, чем наблюдать, как мальчик борется за каждый вдох?
Он взглянул на Ханну. Как он мог подумать, что она суровая, холодная? Сейчас ее глаза были нежными, словно анютины глазки, и светились любовью. И еще в них были страдание, страх за жизнь ребенка, которого она обожала.
Он вспомнил тот вечер, когда она умоляла его о приюте. Пип скрывался в это время в тени и кашлял...
Увидев, что Ханна спит за столом, Данте задумался: что могло заставить такую гордую женщину умолять незнакомца о помощи? Теперь он это знал. Данте заключил бы любую сделку с дьяволом, только бы малыш почувствовал облегчение.
«Пожалуйста, Господи, – молился про себя Данте. – Не дай ему...»
Умереть?
Данте боялся даже думать об этом. Он был уверен, что его усилия не пропали даром, что он изменился. Но он ошибся. Все осталось по-прежнему. Любой ценой он готов добиваться своего.
Он провел пальцами по волосам и подошел к столу, не отрывая глаз от ребенка, укрытого одеялом.
Данте три раза добавлял в бадью горячую воду, пока Ханна терла ребенку спину и пела ему ирландскую колыбельную.
В этой прекрасной мелодии, такой печальной и нежной, казалось, сосредоточилась любовь всех матерей.
Остен замер, прислушиваясь к дыханию ребенка.
В какой-то момент Ханна подняла глаза, и их взгляды встретились.
– По-моему... по-моему, ему...
Лучше. Данте понял, что она боится произнести это слово, будто некий злой дух только и ждет момента, чтобы наложить на мальчика злые чары. Данте положил руку мальчику на спину. Напряжение, в котором находился ребенок, несколько спало. Дыхание стало спокойнее.
– Слава Богу!
Данте закрыл глаза, к горлу подкатил комок.
– Пип, ангел мой, как ты себя чувствуешь?
– Я устал, я так устал... Очень хочется спать.
Ханна откинула одеяло со взъерошенных локонов, и Данте увидел слезы облегчения у нее на ресницах. Огромные темные круги все еще оставались у Пипа под глазами, но губы снова стали розовыми.
Данте ощутил необъяснимую потребность взять ребенка на руки, отнести в комнату наверху и уложить в постель. Но он уже достаточно напугал мальчика. Боже избави вызвать у Пипа новый приступ. Он сцепил руки за спиной.
Ханна обняла ребенка. Пип прижался к ней, обвив руками ее шею.
– Мне было страшно, – пробормотал он. – Не люблю темноту...
Данте заметил многочисленные тени на этом юном и чистом лице. Это были тени других страхов: может быть, тени кого-то жестокого, того, кто мог ударить женщину, ударить ребенка?
Ханна направилась с мальчиком к себе в комнату, но Данте поймал ее за руку. Она остановилась и взглянула на него поверх кудрявой головки Пипа, в ее глазах он прочел укор.
Но Остен смотрел в лицо мальчику.
– Я не понимал, насколько сильно ты боишься, Пип, – произнес Данте. – Иначе не посадил бы тебя на лошадь.
Ребенок взглянул на него. Очень серьезно. Совсем как взрослый.
