Кейси Майклз - Маскарад в лунном свете

— Разве я говорил вам, что живу в Филадельфии? — спросил Томас, довольный тем, что она оказалась не такой уж светской дамой, какой хотела быть в его глазах.

Наивная — хотя и не слишком, — и определенно испытывающая к нему интерес. Да, мисс Бальфур была сладким плодом, но этот плод не собирался падать ему в руки. Но это было даже к лучшему, поскольку Томас не любил легких побед.

— Я не помню, — быстро ответила она, кладя руки на колени и избегая его взгляда. — Может, мне сказал об этом Перри. Да это и не важно, я все равно ничего не знаю об Америке и знать не хочу. О, кажется, музыканты снова настраивают свои инструменты. — Она встала, прежде чем он успел как-то отреагировать. — Как бы мне ни хотелось послушать рассказ о ваших бедах, поведать о которых вы мне обещали, боюсь, я должна просить вас проводить меня наверх. Я занята в следующем танце.

Томас прикоснулся к ее руке там, где кончались ее длинные, доходившие до локтя, лайковые перчатки.

— Я могу исправить это упущение завтра, если вы поедете со мной на прогулку.

Она посмотрела на его руку, потом взглянула ему в лицо, и он увидел в ее глазах охотничий азарт.

— Я бы предпочла покататься на лошадях в парке. Я привезла из деревни свою лошадь Трикстер, но редко на ней катаюсь. Я обещаю взять с собой лишний носовой платок, так как уверена, что ваш рассказ о детстве вызовет у меня слезы сочувствия. Если, конечно, вы умеете ездить верхом.

Томас улыбнулся и наклонился ближе к ее столь соблазнительному рту. Они были одни, совсем одни в темноте и стояли так близко друг к другу, что он мог чувствовать ее дыхание; так близко, что казалось, будто они целуются.

— О, я умею ездить на лошадях, мисс Бальфур, — тихо произнес он, глядя ей в глаза, чтобы удостовериться, что она, несмотря на свою наивность, поняла, какой смысл он вкладывает в свои слова, что они оба думают об одном и том же. — Больше всего на свете я люблю хорошую езду верхом. Напряженную езду, — добавил он, склоняясь к ней еще ближе, — и быструю и…

— Тогда решено. — Она выдернула руку и направилась к открытой двери, так что Томасу осталось только смотреть на ее прямую, как стрела, спину и откинутые назад плечи. — Жду вас с вашей печальной повестью на Портмэн-сквер в одиннадцать утра завтра.

Он догнал ее уже у самой двери.

— Не спешите так, мисс Бальфур. — Он взял ее руку и на сей раз положил себе на локоть, как и подобает внимательному кавалеру. — Кто бы он ни был, он подождет вас. Я бы, например, ждал целую вечность.

— А вам, мистер Донован, и придется, — ответила Маргарита, мило улыбаясь. — А теперь прошу извинить меня. Я вижу, что лорд Чорли меня ищет. Если вы проводите меня к нему, то сможете потом один вернуться в бальный зал и там, я убеждена, найдете, по меньшей мере, полдюжины хихикающих девиц, готовых поверить каждому вашему слову, какими бы идиотскими они ни были, — я имею в виду и ваши слова, и девиц, способных им верить. Доброго вечера, сэр.

— Идиотскими? — переспросил Томас, становясь перед ней так, что она не могла обойти его, не привлекая к себе внимания. Господи, до чего же она была хороша, особенно когда сердилась. Судя по всему, она привыкла к победам в словесных поединках. — Если вы находите мои высказывания идиотскими, мое поведение варварским, мое присутствие невыносимым, зачем же вы согласились встретиться со мной завтра? Если только вы не разыгрываете из себя кокетку, во что я не могу поверить.

— А я в свою очередь могла бы задаться вопросом, — возразила она тихо, но с чувством, — будете ли вы так же настойчиво искать моего общества теперь, когда я ясно дала вам понять, что вы и я абсолютно несовместимы.

Томас улыбнулся, качая головой.

— Ах, милая моя спорщица, неужели вы до сих пор не поняли? Нравимся мы друг другу или нет, совместимы мы или нет, пусть даже мы непохожи, как мел с сыром, — это не имеет ровным счетом никакого значения. Я схожу с ума от вас, а вы сходите с ума от меня.

Маргарита закрыла глаза и поднесла ко рту руку в перчатке. Мгновение спустя Томас увидел, что плечи ее трясутся, а когда она открыла глаза, в них искрился смех.

— Ах, Донован, — проговорила она заговорщическим тоном, — а может, мы оба просто сошли с ума?

В этот момент к ним подошел лорд Чорли, желая, видимо, предъявить права на свою партнершу. Шейный платок лорда был завязан так туго, что лицо его приобрело угрожающий коричневато-красный оттенок.

— Сошли с ума? — он задумчиво наморщил лоб. — Отчего это вы двое сошли с ума, дорогая Маргарита? Вам не понравился ужин? Тут я с вами согласен. Блинчики были клеклыми. Еще раз здравствуйте, Донован. Уходите так скоро? Да, лучше всего тихо удалиться, поскольку явился более достойный, несмотря на все ваше хвастовство. Разве не так, Маргарита?

Маргарита бросила быстрый взгляд на лорда Чорли, потом посмотрела на Томаса и снова на его светлость.

— О чем вы говорите, Стинки? Какое хвастовство?

Томас, поморщившись, поднял руку и почесал за ухом. Что ж, это послужит ему уроком — не надо открывать рот для того лишь, чтобы досадить своим собеседникам. Кто бы мог подумать, что Чорли окажется таким болваном и решит повторить его оскорбительное замечание женщине, в адрес которой оно было сделано? Он хотел лишь вывести из себя этих джентльменов, а не привести в ярость Маргариту. Поскорее уйти действительно было сейчас лучше всего.

— Сейчас я должен вас покинуть. — Томас поклонился. — Лорд Чорли, мисс Бальфур, ваш покорный слуга. Всего доброго.

И Томас удалился прежде, чем «Стинки» Чорли успел повторить глупую похвальбу, которую он позволил себе раньше этим же вечером и которая дорого обойдется ему завтра, когда он поедет кататься с мисс Маргаритой Бальфур.

Какую ложь, спрашивал он себя, поднимаясь по лестнице в бальный зал, наговорят они друг другу завтра?

ГЛАВА 4

Нам больше всего хочется иметь то, что иметь нам не следует.

Глядя на площадь, он стоял у окна, но не прямо перед ним, а, отступив на пару шагов вправо и в глубь комнаты, так что мог видеть улицу, сам оставаясь невидимым. Он часто стоял там рано по утрам, когда большинство людей еще спали, и мысленно представлял устройство своей будущей империи, приспосабливая его к своим вкусам.

В эти утренние часы, посвященные размышлениям, он разделывался со всеми никчемными людьми с помощью единственного великого изобретения французов — гильотины — и получал почти сексуальное наслаждение, представляя ужас, который он увидит однажды в глазах всех тех, кого он считал недостойными жить на этом свете, — бедных, ленивых, увечных, когда он прикажет освободить от них свой совершенный мир.