Лиза Клейпас - Приди ко мне, любовь
– Когда-нибудь я закажу твой портрет в этой шляпке, – сказал Даниэль, и Люси улыбнулась ему в ответ. Маленькая, аккуратная шляпка, кокетливо надвинутая на лоб, и в самом деле удивительно шла ей. Веточка пунцово-красных цветов окаймляла поля, спускалась вниз к виску и переплеталась с каштановыми локонами.
– В самом деле? А помнится, когда я покупала ее, тебе она показалась слишком легкомысленной.
– Правда? Что ж, действительно не очень серьезная и практичная… впрочем, весьма очаровательная.
– Кто, я или шляпка?
– Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду, – поморщившись, ответил Даниэль и налег на весла, давая понять, что тема исчерпана.
Люси вынула из воды руку, стряхнула с нее капельки; нахмурилась и сдвинула темные брови. Даниэль не любил, да и не умел просто так, ни о чем говорить с женщинами. Он всегда очень сдержанно, если не сказать холодно, относился к «дамскому щебетанию» своей невесты, считая это пустой и бесполезной тратой времени. Поначалу Люси не придавала этому особого значения, но постепенно частые реплики вроде той, которая только что прозвучала, стали раздражать и обижать девушку. Даниэль относился к ней как к девочке-подростку с трудным характером, «несерьезной и непрактичной, хотя и очаровательной». Скорее всего, как и многие мужчины, он был уверен, что женщине голова дана исключительно для того, чтобы носить шляпки, потому что ни на что иное она вкупе с ее обладательницей не годится. Люси уже давно заметила, что из их разговоров с Даниэлем категорически исключены некоторые, «мужские» темы, например, политика. Это был как бы предмет, не подлежащий обсуждению с ней. А если она пыталась обратиться к нему со своими мыслями или вопросами, он слушал ее вполуха и свои суждения произносил бескомпромиссным, не допускающим возражения тоном. Например, по поводу избрания Элизабет Кэди Стэнтон президентом Национальной ассоциации женщин-суфражисток Даниэль сказал: «Все это такая ерунда, не стоит даже обсуждать», – давая понять, что впредь возвращаться к данной теме он не намерен.
– А я не считаю это ерундой, – упорствовала в тот момент Люси. – Мне хотелось бы обсудить это и услышать мнения других. На следующей неделе будет лекция о предоставлении женщинам избирательных прав, на которую я хотела бы пойти.
– Женщины никогда не получат избирательных прав. Во-первых, они им не нужны. Место женщины – дом, семья; ее обязанность – ухаживать за своими домочадцами – мужем, детьми; ее право – сделать свой дом теплым и уютным. Во-вторых, когда мужчина идет на выборы, он голосует не только от своего имени, но и от имени своей семьи. Поэтому я твердо уверен, что мнения женщин достаточно отражены в бюллетенях для голосования.
– Но если бы…
– Хватит, Люси, не будем тратить время на пустяки.
«Интересно, если мы будем жить вместе, станет Даниэль с годами более терпимым к моему мнению? – подумала Люси. – Нет, это не означало, что его в принципе не интересует, о чем я размышляю, чем живу, просто он считал, что есть темы, которые не подлежат обсуждению с женщинами. Впрочем, все мужчины таковы на самом деле, одни в большей, другие в меньшей степени. Единственным исключением был, пожалуй, Хит Рэйн». Тут Люси вспомнила о нескольких мимолетных встречах с ним на вечеринках и танцевальных вечерах. Ради сохранения собственной репутации приходилось принимать все меры предосторожности, дабы ни одна живая душа не застала их вместе. Пелена таинственности окутывала эти минутные рандеву, придавая их отношениям особую прелесть дерзкой интриги. Люси чувствовала, что чары Рэйна проникают все глубже и глубже в ее сердце. Причиной тому была его непохожесть на других, например, на Даниэля, у которого всегда на любой счет было свое категоричное суждение. Хит же, напротив, весьма редко был в чем-то абсолютно уверен; потому он всегда охотно выслушивал мнение Люси. Правда, южанин частенько поддразнивал ее, переиначивая ее слова, но он ни разу не сказал, что ее поступки и мысли глупы.
Как-то раз на одной вечеринке, не сумев отказать Хиту в туре вальса, она, полурастерянно, полуобеспокоенно призналась ему:
– Вы единственный мужчина на свете, который столь легко может управлять мной.
Люси прекрасно понимала, что Даниэль, как всегда занятый делами в своей железнодорожной компании и отсутствовавший на вечере, в скором времени узнает об этом танце с конфедератом. А ей этого не хотелось. Она нервничала, пытаясь скрыть свои переживания, но Хит уловил ее смятенное состояние. Вообще, благодаря какому-то особому дару, он всегда угадывал ее душевные порывы и умело использовал их на благо себе, что порой раздражало Люси. В ответ на ее признание Хит сделал невинные глаза:
– Я? Управляю вами?
– Всякий раз, когда я нахожусь в добром расположении духа, вы тут же начинаете дразнить меня. И когда наконец вы достигаете желаемого результата, и я вся пылаю от гнева, вы немедленно принимаетесь тушить пожар комплиментами. Когда я довольна собой, вы тут же уязвляете мое самолюбие. И всегда, всегда вы добиваетесь своего…
– Минуточку, голубушка. Не забывайте, вы не кукла-марионетка, да и я не кукольник. Как бы я себя ни вел, вы не должны позволять дергать себя за веревочки, вы должны сами решать, что говорить и как поступать. Однако даже когда я приглашаю вас на танец и вы соглашаетесь, за что на следующее утро, совершенно очевидно, получите нагоняй от своего жениха, – даже в этом случае я всегда оставляю вам путь к отступлению. Так что, Синда, никогда не делайте того, чего вы не хотите делать.
– Нет, вы заблуждаетесь. Рано или поздно каждому приходится делать что-то помимо воли. Даже вам. Ведь вы же не хотели воевать, а воевали, вы вынуждены были поступить на военную службу, иначе…
– Кто вам сказал, что я не хотел воевать?
– Но… – Люси запнулась, ощутив внезапное волнение, – вы же сами говорили, что война уносит лучших представителей человеческого рода.
– Да, в конечном счете это так. Но несмотря на мою ненависть к войне, я полагаю, что ваш знаменитый земляк, Ральф Уолдо Эмерсон, был все-таки прав. Однажды он сказал, что поле брани – это чистилище человечества, это то место, где многие вещи предстают в новом свете. По сравнению с войной повседневность кажется смертельно скучной, никчемной. В сражении человек попадает в самые тяжелые условия, и тогда он совершенно по-иному начинает оценивать полярные состояния своего бытия – смерть и жизнь, трусость и храбрость, предательство и героизм, более ярко, остро, что ли. Я сам испытал все чувства, которые только способно испытать человеческое существо в бою, и даже не ожидал, насколько мои ощущения были глубоки и сильны. – Хит сделал паузу, посмотрел на Люси, и мгновенно от его серьезного настроения не осталось и следа. По лицу пробежала дразнящая усмешка. – Повторяю, я испытал все чувства, кроме одного – любви.
