Дженнифер Блейк - Зов сердца
Вот и еще дополнительное преимущество от выбора в пользу парижского повесы: он вряд ли пожелает жениться на ней, равно как и иметь от нее ребенка.
Как много мужчин, прожив в колонии несколько лет, стремились завести жену, которая бы готовила и обстирывала их и согревала их постель. Сирен вовсе не собиралась стать подругой ни вояжеру, ни земледельцу. В тех браках, которые она наблюдала — от своих родителей до множества союзов между женщинами, высланными королем, и мужчинами, бравшими их замуж, женщина просто меняла одни обязанности и ограничения на другие, мало что, получая взамен за утрату свободы. Были такие, кто считал, что не смогут прожить без мужчины или не хотели даже попробовать; большинство женщин, у которых мужья умирали от болезней или погибали, выходили замуж во второй, третий и даже четвертый раз, особенно те, которые имели маленьких детей и не могли содержать себя сами. И все же самыми счастливыми, видимо, были обеспеченные вдовы, женщины, которые сами распоряжались собой и своим имуществом. Так хотела жить и Сирен.
Нет, она выбрала самый лучший путь. Теперь нужно было только ступить на него.
Когда братья вернулись через несколько часов, их было слышно задолго до того, как они добрались до судна. От их голосов, выводивших песню, болото загудело, звуки, эхом отражаясь от деревьев, долетали за реку. Они были в стельку пьяны и веселы, громко хохотали, взбираясь на борт неверными шагами, толкались и отпихивали друг друга перед дверью — каждый старался открыть ее перед другим. Сирен пришла им на выручку, отперев дверь изнутри; она просто боялась, что они свалятся в реку. Нырнуть разок для них было бы не опасно — оба плавали как рыбы, но это
подействовало бы на них слишком отрезвляюще.
Гастон вернулся в каюту еще раньше, но залез в гамак лишь полчаса назад. И все же он успел заснуть, так что его не разбудили даже отец с дядей, которые наощупь бродили в темноте, налетая на него и натыкаясь на стулья. Сирен немного побранилась, как обычно, потом удалилась к себе. Еще несколько минут раздавался стук, глухие удары и скрипы. Наконец настала тишина.
Сирен подождала полчаса. Братья дышали глубоко и шумно, почти храпели. Она не слышала Гастона, но он ее мало заботил. Она не знала, спит Рене или нет, от него не доносилось ни звука. Однако Сирен не беспокоилась. Она знала, что он, как и братья Бретоны при обычных обстоятельствах, просыпался от любого шороха. Невозможно было выбраться из гамака, не разбудив его.
На этот раз все было именно так. Гамак отчетливо заскрипел, когда она слезла на пол и сделала шаг, чтобы опустить занавеску, отделявшую ее угол от каюты. Обернувшись, она услышала, как зашуршала постель, когда Рене приподнялся на ней. Боясь, что он заговорит, она тут же опустилась на колени и протянула в темноте руку, издав тихий предостерегающий звук.
Ее пальцы дотронулись до его плеча. Кожа была теплая и гладкая, упругая от скрывавшихся под ней мышц, полная огня. Она чуть не задохнулась и на мгновение замерла, не в силах двинуться или заговорить.
— Значит, сегодня ночью, Сирен? — прошептал он, как будто глубоко вздохнул.
Этот звук принес ей облегчение.
— Да, сегодня.
— Мне показалось, вы передумали.
— Нет. Нет, не передумала.
— Вы дрожите. Вам холодно?
Она не сознавала, что ее пальцы и руки вздрагивали, что трепет пробегал по всему ее телу. Холод тут был ни при чем, но признаться в этом было невозможно.
— Может быть, я и правда немного замерзла.
— Тогда позвольте мне согреть вас.
Он обнял ее за талию и притянул к себе. Сначала все в ней напряглось и воспротивилось, она задрожала еще сильнее, но, стоило ей немного полежать рядом с ним в кольце его рук, чувствуя твердые выпуклости и изгибы его тела, все прошло. Его объятия были такими уверенными и теплыми, в них было уютно и спокойно, и не было почти никаких признаков тревожного желания.
Для того чтобы неподвижно лежать, соглашаясь на все его требования, нужно было доверие, доверие и вера.
Почему она не подумала об этом? Каждую ночь по всему свету женщины отдают себя мужчинам, совершая точно такой же акт веры, а чем это оправдано? Мужчины берут этот дар от женщин, не задумываясь, словно по какому-то праву. Кто из них когда-нибудь догадывался, что этим даром нужно с охотой делиться, а не отдавать по обязанности или принимать как должное?
Такие мысли отвлекали внимание, не давали ее натянутым нервам возбуждаться, когда Репе тронул ее косу, перекинутую через плечо, взял в руку теплую мягкую тяжесть. Он нащупал и снял ленту, скреплявшую ее, и запустил пальцы в густые вьющиеся пряди, рассыпая их по плечу и спине.
От ее волос шел аромат — это был ее запах, запах летней свежести, распустившегося луга. Прижимая Сирен к себе, Рене вдыхал его, медленно проводя рукой по шелковистым волнам, окутавшим ее. Томление охватило все его члены. Эта женщина в его объятиях была неслыханной милостью, которой он не заслужил, и, прекрасно зная это, он был не в силах отказаться. Принимать ее было опасно — он все время помнил о людях, спавших по другую сторону занавески, — но от этого было еще слаще. Нет, он не должен был, не мог сопротивляться, но, Бог свидетель, она не останется в накладе. Несколько последних месяцев, потраченных впустую, дали ему возможность позаботиться об этом, и он это сделает. Ведь был же еще какой-то смысл в тех долгих часах, что он провел в чужих будуарах, и в нежных уроках, которые он усвоил. О том, что за этим последует, он думать не хотел. Будущее само о себе позаботится.
Сирен воспитывалась в монастыре, но оттуда отпускали за покупками на каникулы. Ее гувернанткой была вдова, женщина вполне светская и по-житейски мудрая, она не считала нужным смягчать выражения или умалчивать о реальной действительности. Более того, некоторым воспитанницам, семьи которых были близки ко двору в Версале, доводилось выслушивать сплетни и наблюдать случайные связи придворных со служанками больше, чем воображали их родители. И даже если бы не это, Сирен едва ли могла бы, живя на берегу реки вместе с Бретонами, оставаться в неведении о физической сути соединения мужчин и женщин. Она считала, что готова вытерпеть это унижение ради того, что оно ей принесет. Но се застали врасплох медленно и верно завладевавшие ею любопытство и растущее ожидание. Ее груди, упиравшиеся в грудь Рене, странно затвердели и налились, мышцы живота слегка вздрагивали и подбирались, когда их тела соприкасались. Кровь быстрее текла в ее жилах. Ткань платья вдруг показалась грубой, раздражающей помехой. Каким-то неведомым ей дотоле чутьем она поняла, что он сдерживается ради нее, и обрадовалась этому, ив то же время странным образом освободилась от собственного стеснения.
