Сесилия Грант - Любовь и расчет
— О да, Чарлз Уэстбрук предупредил меня о возможности подобной встречи. Вы впервые в Олд-Бейли?
Голова Ника напряженно работала. Появление Баркли в суде могло означать, что он не знал о скандале в семье Блэкшир. Но что успел услышать и понять этот джентльмен из перепалки Ника со Стаббсом?
— Да, бывать здесь прежде не приходилось. — У барона оказалось крепкое рукопожатие и заинтересованные глаза. — Я приехал сюда рано и прослушал пять дел. Ваш процесс меня, откровенно говоря, загипнотизировал. Уэстбрук отзывался о вас очень высоко и, как выяснилось, ничуть не преувеличивал.
— Мне посчастливилось у него учиться. Он многому меня научил.
Ник снова отвел руки назад, чтобы не отвлекать лорда Баркли видом помятого дела.
— Надеюсь, что вы говорите правду, а не скромничаете. Хотелось бы знать, что этому и впрямь можно научиться. Но если то, что я наблюдал сегодня в суде, результат врожденного таланта, тогда, боюсь, мне не на что рассчитывать.
Барон улыбнулся, и на одной его щеке появилась ямочка, частично испорченная шрамом.
— Ерунда. — Возможно, не стоило говорить «ерунда» лорду. Но беседа свернула в русло, где Ник чувствовал себя достаточно комфортно. Пока речь шла о судах и юридических тонкостях, он мог держаться с непринужденностью, обусловленной абсолютной уверенностью в своей правоте. — Усердие и желание добиться успеха способны в большинстве случаев дать человеку больше, чем талант. И если вы командовали людьми в армии, значит, уже обладаете необходимыми навыками.
— Боюсь, что ваше представление о военной службе приукрашено романами и пьесами, — как было когда-то и мое. Уверяю вас, что мне ни разу не доводилось произносить призывные речи, наподобие Генриха Пятого. За что мои солдаты были мне, несомненно, благодарны.
Из него получится отличный ученик. Это было сразу видно. Он не страдал излишним самомнением, свойственным многим мужчинам. Учителю не придется ходить на цыпочках вокруг его благородного достоинства.
Ник с трудом удерживался от желания сжать пальцы вокруг свернутого в трубку и без того настрадавшегося дела. Ему очень этого хотелось. Делиться своими знаниями и опытом с кем-то, кто жаждал учиться; получить шанс стать авторитетом для члена парламента и вместе с ним множество каналов, открываемых благодаря этому перед человеком с амбициозными планами… Мог ли он позволить себе надеяться, что Баркли слышал разговор со Стаббсом или, может, знал о скандале ранее и все же счел это обстоятельство несущественным? В этом не было ничего невозможного. Во всяком случае, мистер Уэстбрук так думал.
— Не стану вас больше задерживать. — Барон посмотрел по сторонам, оценивая пустеющий коридор. — Рассчитываю, что вы согласитесь вернуться к обсуждению этого вопроса в деталях, чтобы решить, сможете ли сделать из меня достойного оратора.
«Ни о чем большем и не мечтаю. Но лучше мне быть честным с вами с самого начала, таким образом, я не могу скрывать от вас те факты, которые могут повлиять на вашу собственную готовность сотрудничать». Ник мог это сказать.
«Прежде чем отвечу, я чувствую себя обязанным раскрыть кое-какие детали, касающиеся моей семьи, и дать вам шанс благородно отказаться от выдвинутого предложения». Это тоже было бы честным ответом.
«Позвольте спросить, не слышали ли вы беседы, которая у меня случилась за минуту-две до вашего обращения?» Прямолинейно, тонко и честно. Вот какой тон следовало ему принять.
— Конечно, — ответил Ник и поклонился. — Почту за честь.
— Сюда, пожалуйста, мисс Уэстбрук.
Дворецкий отнес плащ Кейт и вернулся, чтобы проводить ее в гостиную. После многих лет ожидания она последовала за ним по сводчатому проходу к парадной лестнице дома Харрингдонов.
Одна лестница уже стоила этого ожидания.
Расположенное в самом центре комнаты сооружение, — а не у стены, как в доме отца и многих других, которые она видела, — с темными, отполированными кружевами перил устремлялось вверх. Ступени постепенно сужались, пока последняя из них не закончилась площадкой, выкрашенной в цвет слоновой кости. Дальше лестница раздваивалась и снова сходилась над головой, образуя вторую лестничную площадку.
«Неэкономно», — сказала бы Виола. Зачем двум лестницам вести в одно и то же место? Нарочитая демонстрация богатства, и ничего более. Сестра проводила Кейт до Беркли-сквер и пошла дальше по улице, чтобы съесть мороженое и понаблюдать за модно одетыми посетителями, также поедающими мороженое, делая про себя, несомненно, язвительные замечания.
Кейт была рада, что Ви отказалась составить ей компанию.
Пока поднималась по лестнице следом за дворецким, ее сердце гулко стучало. На первой лестничной площадке она остановилась и огляделась, чтобы окинуть взглядом интерьер внизу, и у нее чуть не подогнулись колени.
Почему папа ни разу не счел нужным обмолвиться, что вырос в таком великолепии? Неужели люди, живущие в подобном окружении, воспринимают красоту как нечто само собой разумеющееся, а то и вовсе перестают ее замечать? Она бы не перестала. Даже малым ребенком, она не смогла бы не видеть чуда красоты, глядя на эти высокие светлые стены изысканную лепнину и купол над головой, сквозь окна которого внутрь вливался свет.
«Я должна была жить здесь ребенком. Знакомство с этим домом должно было принадлежать мне по праву рождения». Идя сюда, она не собиралась пестовать в себе эти горькие мысли, хотя было трудно не думать, как много женщин без единой капли крови Уэстбруков поднимались и спускались по этим ступенькам, навещая графиню или иных членов фамилии, ни на секунду не сомневаясь, что им здесь рады.
Пока стояла в прихожей, Кейт вдруг осознала, что таращится по сторонам, как какая-нибудь деревенщина, впервые попавшая в господский дом, и приняла вид, который отрепетировала дома перед зеркалом.
— Очень красиво.
На помощь пришла снисходительность — ее последнее и весьма надежное оружие, — своего рода кинжал, который она выхватит из-за подвязки. Снисходительность преобразовала смятение чувств в комплимент дворецкому. Как будто он лично трудился над этой комбинацией слоновой кости и золота и голыми руками возводил коринфские колонны на следующей лестничной площадке. Человек поклонился, не сходя с места, воплощение скромной гордости.
— Нам сказали, что это прекрасная работа Уильяма Кента.
«Нам». Она теперь будет завидовать слуге, если не научится той немыслимой легкости, с которой он определил свое место в этом доме и семье.
— Конечно, Уильям Кент. Он привнес такое великолепие, такую роскошь и безупречный вкус в убранство интерьеров дома.
