Елена Арсеньева - Бог войны и любви
Насколько известно было Ангелине, ни к плотницкому, ни к слесарному, ни к строительному ремеслу ее подопечный отродясь не имел отношения. По простоте душевной она так прямо и спросила: неужто не сыскалось в немаленьком Нижнем Новгороде более сведущего в сем деле человека, чем едва живой после раны солдат?! — и была немало удивлена, когда всегда откровенный и открытый Меркурий вдруг начал что-то невнятное бормотать, плести, мол, капитан верит только тем, кого знает по службе, — и при этом он отводил глаза, краснел… словом, вел себя так глупо, что Ангелина невольно начала задумываться над сутью происходящего. Мужчина не должен с женщиной лукавить! Она примет на веру любую несуразицу, высказанную спокойно и небрежно, однако при малейшей неуверенности в голосе заподозрит неладное, даже если ей говорят чистую правду!
Любопытство Ангелины разгорелось, однако не пытать же ей Меркурия. У чужих людей спрашивать не хотелось: мало ли какие секреты у капитана Дружинина, время все-таки военное. Тащиться просто так в пылищу Арзамасской заставы (обитатели предместья спокон веку зарабатывали на жизнь тем, что трепали и пряли пеньку на лужайке прямо перед своими домами, а потому в воздухе висела плотная серая завеса) было неохота. Да и что проку? Дотащившись, выспрашивать, выглядывать? Нет, как ни подмывало Ангелину, она дожидалась удобного случая, и дождалась!
Как-то раз вышла на крылечко после ночного дежурства, глядь — поздний август затянул небо серою завесою дождя, а измайловской кареты на месте нет. И хоть беда не велика: Ангелина, и пешком до дому пробежавши, ног бы не сбила и под дождиком не растаяла, однако, увидев знакомые усы и рыжих лошадей, она тут же прикинулась такой беспомощной и растерянной и так жалобно запричитала, что ей всенепременно и немедленно нужно навестить болящую Зиновию Василькову, а как же быть, ежели нет ее кареты?! И Меркурию, который как раз в это время собирался ехать по обычному маршруту, ничего не оставалось делать, как подвезти Ангелину. Им было по пути: Зиновия Василькова жила в самом конце Покровской улицы. Потому-то Ангелине и понадобилось срочно навестить именно ее, что это было совсем недалеко от Арзамасской заставы! Правда, еще предстояло уговорить Меркурия довезти ее до пресловутого строительства… ну, ничего, она придумает какой-нибудь предлог, как-то исхитрится! Робкая в обращении с другими мужчинами, Ангелина знала, как управиться с Меркурием, и если бы потребовалось позволить ему в сумраке кареты какие-нибудь маленькие вольности, лишь бы добиться своего: скажем, дать ручку поцеловать, — Ангелина не побоялась бы пойти на это.
Однако ни ломать голову над предлогом, ни творить невинные шалости ей не пришлось. Чуть только съехала черная карета с госпитального двора и запрыгала по ухабистому переулку среди дождевых промоин, которые было никак не объехать: с одной стороны напирали заборы, с другой зиял овраг, — как вдруг что-то резко треснуло сзади, карета накренилась (Ангелина и Меркурий с криком вцепились друг в друга) и начала медленно, но неостановимо заваливаться на бок.
— Что?.. — воскликнул Меркурий, но больше ничего не успел сказать.
С козел донеслись вопли Усатыча, испуганно ржали, бились кони, еще больше раскачивая карету. Меркурий попытался поддержать Ангелину (она поразилась, каким белым вдруг стало его лицо), но тут опять что-то затрещало — и карета кубарем покатилась в обрыв.
* * *Ангелина ни на миг не теряла сознания: все мысли и чувства словно бы съежились в ней, точно так же, как съежилась она сама, даже не пытаясь защитить себя от толчков и ударов, а просто подчинившись каждому броску обезумевшей кареты. А потом, когда та замерла на дне оврага, замерла вместе с нею, недоверчиво прислушиваясь к окружающему — неужто все кончилось?!
Наверное, благодаря своему оцепенению Ангелина даже не очень расшиблась: во всяком случае, никакой особенной боли не чувствовала. Кружилась голова, но даже страха не было, а только изумление: надо же, вокруг нее хаос, небо с землей поменялись местами, сиденья кареты оказались над головой, днище разошлось и оттуда торчит зеленая листва, боковое окошко забито землей, а внизу кто-то стонет. Понадобилось время, чтобы Ангелина поняла, это стонет Меркурий — и осознала весь ужас случившегося, но следом и порадовалась: если стонет — значит, жив!
В карете было темно, Ангелина ощупью стала искать Меркурия, но тут до нее долетел чей-то быстрый шепот:
— Le coher est mort! [21]
Говорили по-французски, и это поначалу так ошеломило Ангелину, что она даже не сразу осознала смысл фразы: кучер мертв… но кучер — это ведь Усатыч?!
Не в силах даже вскрикнуть от ужаса, она в отчаянии заколотила кулаками в стенку кареты, пытаясь позвать на помощь, и ей откликнулся тихий, напряженный голос, почему-то показавшийся Ангелине знакомым:
— Bien. C'est lui! Le tirez! Vite! [22]
В то же мгновение в стенку кареты, возле которой притулилась Ангелина, врезалось острие огромного ножа — Ангелина едва успела отпрянуть! — потом щель с треском расширилась, и сквозь нее просунулись две руки, схватившие Ангелину — и тут же отпустившие ее, словно обжегшись. Раздался изумленный вопль:
— Une femme estlа! [23] — Причем на миг Ангелине почудилось, будто это сами руки закричали в изумлении.
— Une femme?! [24] — вновь раздался знакомый голос, и в зияющем отверстии возникло взволнованное лицо, при виде которого Ангелина радостно воскликнула:
— Фабьен? Слава Богу!
Слава Богу, что он каким-то чудом оказался здесь! Он поможет вытащить Меркурия, он положит конец этому кошмару! Какое счастье, что Фабьен всегда оказывается рядом в тяжелую минуту, на пожаре, когда поджигатель напал на деда, теперь, когда в беду попала уже сама Ангелина…
Она враз обессилела от счастья близкого спасения, а вместе с тем на нее наконец обрушился страх от того, что свершилось, что могло свершиться, обрушилась новая тревога за себя и Меркурия. И когда Фабьен наконец вытащил ее наверх, она вцепилась в него и зашлась отчаянными рыданиями, успокоить которые оказалось не так-то просто. Ангелина даже не помнила, кто и как поднимал карету, выносил Меркурия, приводил его в чувство, уносил мертвого кучера, выпрягал переломавших ноги, жалобно стонущих лошадей («Вот! — воскликнул князь Измайлов, коего опять же привел неведомо кто. — Я говорил! Вот вам рыжие кони!»), — а она все рыдала, прижимаясь к Фабьену и думая только об одном: ах, кабы ее вечно окружали эти теплые руки, эти надежные объятия, вечно шептал бы слова утешения и любви этот ласковый голос!
