Жюльетта Бенцони - Катрин и хранитель сокровищ
Когда через две или три минуты Катрин вернулась, мужчина пошевелился. Катрин, держа палку наготове, наклонилась, чтобы хорошенько рассмотреть его. Она сняла шляпу с черным пером, поднесла фонарь ближе к его лицу и тут же отпрянула с возгласом удивления. Лежащий без сознания человек, которого она ударила, был не кто иной, как герцог Филипп собственной персоной.
Глава четвертая. ДОВОДЫ ФИЛИППА ДОБРОГО
Катрин поняла чудовищность своего поступка. В отчаянии взывала она ко всем святым, чьи имена смогла вспомнить. К счастью, было похоже, что Филипп начал приходить в сознание, иначе она могла бы подумать, что убила его. Но все же, откуда ей было знать, что всемогущий герцог Бургундский будет бродить по полям, одетый, как солдат своего собственного войска? Как только к ней вернулось присутствие духа, она положила руку ему на лоб. Лоб был горячий, но не очень, и не было видно следов ранения. За это Филипп мог бы поблагодарить свою шляпу, ибо она, несомненно, смягчила силу удара.
Катрин поняла, что не может пойти в дом за помощью. Если Филипп взял на себя труд маскироваться, то это могло означать лишь одно: он не хотел, чтобы о его присутствии знали. Потом, вспомнив о садовом колодце, она побежала и принесла ведерко воды, в которой намочила свой платок, чтобы положить его на лоб Филиппа. Это средство чудесно помогло. Колодец был глубоким, и вода оказалась очень холодной.
Мгновение спустя герцог открыл глаза и улыбнулся, узнав Катрин.
— Итак, я снова вас нашел, моя прекрасная скиталица! — воскликнул он с усмешкой. — Где вы спрятались?
Ну, вас, конечно, хорошо охраняют… Ох! Моя голова! воскликнул он. — Что случилось?
— Кто-то ударил вас по голове, монсеньор…
— И кажется, очень сильно… Кого я должен за это благодарить?
Катрин отвела глаза, пытаясь скрыть свое смущение, и подобрала палку, которую несколько минут назад уронила от удивления.
— Это была вот эта палка, монсеньор, и это была я!
Пожалуйста, простите меня.
На мгновение Филипп онемел, затем вдруг разразился буйным мальчишеским смехом, в котором не было ничего королевского.
— Не такой сувенир я ожидал получить, моя прелесть… Похоже, что это будет самая большая шишка, которую я когда-либо набил… и, во всяком случае, единственная, которую я запомню!
Он сел и, схватив руку Катрин, поцеловал ее. Она попыталась оттолкнуть его, но он держал ее крепко.
— Нет, ты так легко не убежишь! Уж это, по крайней мере, твой долг. Когда же ты успокоишься и станешь законопослушной горожанкой, моя дорогая? Первый раз, когда я тебя видел, ты подняла скандал прямо посреди религиозной процессии. В следующий раз ты без приглашения ворвалась в мою комнату, чтобы выкрасть узников у меня из-под носа… А теперь налево и направо молотишь своей дубинкой! Не думаешь ли ты, что после всего этого ты мне кое-чем обязана?
— Я признаю это, монсеньор, но не знаю, как это уладить…
— Скажи мне правду. Почему ты убежала и спряталась в деревне? Когда мы расстались в Аррасе, я думал, что все между нами улажено… что в будущем мы придем к взаимопониманию… и что ты перестанешь быть упрямой.
Катрин осторожно убрала свою руку и встала, спрятав руки за спиной.
— Я тоже так думала, монсеньор. Но потом я поняла, что мы с вами в действительности по — разному смотрим на мир. Есть условие… соглашения, которое ваше высочество заключили с моим мужем.
Филипп тоже встал, но не успел он выпрямиться, как колени его подогнулись, и он был вынужден прислониться к плечу Катрин, ища опоры.
— Я бы предпочел продолжить этот разговор сидя, сказал он, слабо улыбаясь. — Если ты не возражаешь, конечно. Позволь мне опереться на твою руку и давай пойдем сядем где — нибудь в тихом уголке. Нет, не в твоем саду. Я вовсе не хочу, чтобы меня здесь нашли. Но если ты не против, проводи меня до зарослей, где я оставил свою лошадь…
Медленно и осторожно проделали они путь до избранного Филиппом места. Катрин была слишком озабочена исправлением содеянного, чтобы заметить, что силы герцога прибывали с каждым сделанным им шагом и что он больше не нуждался в ее поддержке. Но он продолжал опираться на ее руку так же тяжело, как и прежде, только для того, чтобы лучше насладиться запахом ее волос. Когда они достигли места, где тихо стояли привязанные лошади, он уселся на траву и усадил Катрин рядом с собою. Деревья закрывали небо, стволы окружали их плотной стеной, почти как стены дома… Ветра не было, и ночь была такой же теплой, как летом, только немного темнее. Лицо и шея Катрин белели в темноте бледным пятном, которым жадно наслаждались глаза принца. Он все еще сжимал ее руку в своей, но, чувствуя ее беспокойство с присущим ему необыкновенным умением понять реакцию женщины, он постарался не волновать ее.
— Давай теперь поговорим, — сказал он мягко, — и выясним все, что касается нас. Мы совершенно одни. Здесь нет никого, чтобы пошпионить за нами. Ни дворцового этикета, ни протокола, что могло быть препятствием между нами. Сейчас мы не герцог и его подданная, а мужчина и женщина. Я Филипп, а ты Катрин. Теперь скажи мне откровенно, что ты имеешь против меня?
В этот момент Катрин поняла, что ей нечего сказать.
Вит так всегда: неделями копишь недовольство, а когда нужно объясниться, то на ум не приходит ни один разумный довод. Разве можно сердиться на мужчину, который говорит так ласково и так старается уменьшить дистанцию между ними! Поскольку она все еще молчала, Филипп снова обратился к ней:
— Значит, моя любовь оскорбляет тебя? Или я вызываю в тебе отвращение?
— Нет, — сказала она. — Не сомневаюсь, что я была бы благодарна за ваше внимание, если бы чувствовала, что у меня есть выбор. С тех пор как я услышала, что должна выйти замуж за Гарэна де Брази, я поняла, что мне также придется…
Она сделала паузу, не смея продолжать. И вновь герцог с улыбкой пришел ей на помощь:
— Спать со мной? Могу ли я напомнить, что ты уже однажды провела целую ночь в моей постели… безо всякого вреда для себя?
— Это правда, монсеньор, и я должна признать, что была немного озадачена этим.
— На самом деле в этом нет ничего странного. Я просто проверял в тот вечер твою, скажем, лояльность как верного вассала. Ты послушалась. Но я заслуживал бы презрения, если бы воспользовался обстоятельствами, твоей беспомощностью. Если я и кажусь тебе грубым, то только потому, что я ревновал. Но, моя радость, ты должна знать, что я никогда не буду тебя принуждать. Я хочу, чтобы ты выбрала меня по своей собственной воле.
Он наклонился к ней ближе, и его теплое дыхание ласкало ее затылок. Его голос из темноты излучал такое живое тепло и соблазн, какого Катрин никогда не ощущала в нем прежде. Он звучал совершенно искренне, и Катрин было трудно стряхнуть очарование этого ласкового шепота в мягкой темноте. Она попыталась избавиться от его чар, возбудив в себе старую неприязнь к нему.
