Бренда Джойс - Украденная невеста
— Тогда ты просто глупа. — Он отбросил ее руку. — Ты не поняла? Шона нет. Но я здесь. Ты можешь называть себя Эль или Элеонорой, теперь это все равно. Я был заперт в подвале на два года. Поэтому теперь соблазнять меня — плохая идея. Ты должна меня бояться.
Она не сразу поняла значение его слов. Но, увидев блеск в его глазах и голодное выражение, поежилась.
— О боже, ты хочешь сказать, что ничего не чувствуешь ко мне, просто тебе нужна женщина, все равно кто.
— Вот именно.
Его жестокость резанула как ножом.
— Я тебе не верю. — Он не мог так измениться. — Ты никогда не стал бы меня использовать. Ты бы скорее умер, но не стал бы.
Может быть, он действительно превратился в незнакомого, опасного человека, которого стоит бояться. Может быть.
Он медленно оглядел ее всю, как будто раздевая глазами.
— Это Шон умер бы, не я.
Он больно сжал ее руку, потом прижал к своей груди. Она даже не пыталась вырваться, чувствуя бесполезность усилий.
— Ты можешь быть изменником, но только не чудовищем. Я отказываюсь принять твои слова.
Он освободил ее руку.
Она повернулась и пошла прочь, потрясенная до глубины души. Она не сможет никогда поверить, что он способен ее обидеть. Он был ее защитником, ее спасителем, ее другом. Но он изменился. Вопрос — насколько. Она прислонилась к дереву, задыхаясь. Чего ей ждать от этого Шона? Она всегда хотела, чтобы Шон О'Нил взглянул на нее как на желанную женщину. Нет, она должна победить то зло, которое поселилось в его душе.
Вдруг он очутился прямо за ее спиной.
Она испугалась, но не сдвинулась с места.
Прошло несколько напряженных минут, и она услышала у себя над ухом его голос. Он находился так близко, что его дыхание щекотало ее шею.
— Ты должна меня бояться. Уходи.
Она решила бороться.
— Я не боюсь тебя, Шон. Ты меня испытываешь, потому что сам не знаешь, как поступить, ты смущен, что вдруг увидел во мне женщину. Не лги, что тебе безразлично, кто будет на моем месте.
Она повернулась к нему лицом.
— Я не сдамся. Я люблю тебя.
Но ей понадобилось собрать всю храбрость, чтобы протянуть руку и погладить его по щеке. Надо показать ему, что он не смог ее запугать.
— Ты не сможешь меня обидеть. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.
Он отодвинулся, ее рука бессильно упала.
— Ты снова… плачешь.
Она и не заметила, что слезы катятся по ее щекам.
— Ты страдаешь, и я страдаю, глядя на тебя, — ответила она.
— Я не нуждаюсь в жалости!
— Я тебя не жалею. Я страдаю, и мне больно знать, что ты перенес. И если позволишь, я постараюсь облегчить твою боль.
— Я уезжаю.
Она заглянула осторожно в его глаза. Как ей достучаться до его сердца?
— Помнишь, как я свалилась со своего толстого старичка пони?
И снова искорка промелькнула в его глазах, взгляд посветлел, утратил жесткость. Он помнит. И она поспешно продолжала:
— Я сердилась и хотела заставить его перепрыгнуть упавшее дерево. Хотела показать всем, что я хорошая наездница.
Он отвернулся, глаза снова потухли.
— Я не помню.
Но он помнил, она видела это.
— Он не хотел прыгать, остановился, и я перелетела через его голову.
Шон пошел от нее прочь, и она, расстроенная, смотрела в его спину.
И вдруг услышала:
— Я помню этого пони. Он был слишком стар, чтобы взять даже такое незначительное препятствие.
Она засмеялась:
— Он был такой славный, я его обожала.
Он обернулся, лицо стало проясняться, губы сложились в подобие улыбки. Потом сказал:
— Нет смысла вспоминать прошлое.
Но ведь она заставила его улыбаться, если не непослушным ртом, то хотя бы в душе.
— Ты звал меня Липучкой, и я ненавидела прозвище, и еще крутил мое ухо, если удавалось меня догнать.
— Не помню. — Он отвернулся, пряча лицо.
— Однажды я спряталась от тебя на чердаке. Ты не мог меня найти. Настало время ужина, и внизу началась суматоха. Папа был вне себя, он был разъярен, и тебя наказали из-за меня. Он лишил тебя охоты на неделю. А когда я наконец появилась из своего укрытия, все обрадовались и целовали меня.
— Тебе было всего шесть, и ты всех заставляла плясать под свою дудку.
— Ты все-таки помнишь.
— Но не хочу вспоминать. — Кажется, он снова рассердился, слова давались ему с трудом.
— Позволь тебе помочь.
Невыносимо было видеть, как он мучается.
— Ты помогла. Ты принесла еду и одежду.
— Сейчас я нужна тебе, как никогда не была нужна. И я не оставлю тебя в беде.
Кажется, он истолковал ее слова по-своему. Она поняла это по тому взгляду, который он украдкой бросил на нее. Она не была наивной в таких вопросах, потому что выросла среди мальчиков. У них были свои, особенные потребности, они становились настойчивыми и неуправляемыми, когда ими овладевали необузданные желания. И знала, что ему нужно, как все его мысли сейчас подчиняются инстинкту, и бесполезно взывать к его рассудку. Постепенно у нее созрел план.
— Может быть, я помню, что называл тебя Липучкой. И еще отродьем.
— Не удаляйся от темы. Воспоминания мы с тобой сможем продолжить вечером. И я буду ждать тебя. А теперь я пойду, пока меня не хватились.
Он снова замкнулся.
— Мне не нравится твоя идея. Я лучше останусь в лесу. И ночью уйду.
Она испугалась.
— Нет! Шон, мне так много надо с тобой обсудить. Рассказать тебе. Разве ты не хочешь знать, что случилось за эти годы? Например, что Тирелл женился. И потом тебе надо принять ванну, горячую, с мыльной пеной. И я распоряжусь насчет ужина, легкого и приятного — фазан, лосось, ветчина и жареная индейка. И бургундское, которое ты так любил.
Он побледнел:
— Ты хочешь меня подкупить?
— Да, если это поможет.
— Я испытываю сильное искушение, но ответ — нет. Я ухожу отсюда и больше не вернусь.
Она решительно взяла его за руку. Он вздрогнул, но не сопротивлялся.
— Ты действительно два года не видел женщины? — мягко произнесла она.
Он дернулся, но руки не отнял.
— Слушай, какого дьявола!
Она волновалась, ощущала впервые всю себя женщиной, и навстречу его страсти в ней поднималась горячая волна ответного желания. Она была готова на безрассудство, хотелось одного — очутиться в его полной власти и испытать блаженство, которое ее ждет.
— Кажется, тебе было четырнадцать, когда ты впервые познал женщину. Я знаю — я шпионила.
— Ты шпионила… как всегда…
— А потом их было так много, легких и податливых. Два года? — Медленно продолжала, теперь играя с огнем: — Я представляю, что ты должен был испытывать. — Теперь в ней проснулся древний инстинкт, она откровенно соблазняла, манила, искушала.
