Анн Голон - Анжелика
— Я как раз туда и еду, — ответил извозчик. — За грузом для кладбища. Я вожу мертвецов. Садитесь, красавица.
Глава 53
— Как вы назовете его, дочь моя?
— Кантор.
— Кантор? Это же не христианское имя.
— А мне все равно, — сказала Анжелика. — Дайте мне моего ребенка.
Она взяла ребенка из рук мужеподобной повитухи, которая встретила его в этом печальном мире — красный, еще мокрый живой комочек, завернутый в лоскут от грязной простыни.
День еще не кончился — разукрашенные часы Дворца правосудия не успели пробить полночь, когда сын казненного графа появился на свет.
Сердце Анжелики было опустошено. Тело разбито, истерзано. Все в ней кровоточило, и душа и тело. Прежняя Анжелика умерла вместе с Жоффреем де Пейраком. Но вместе с маленьким Кантором родилась новая женщина, в которой сохранились лишь крохи поразительной нежности и наивности былой Анжелики.
Все то дикарство и непокорность, которые таились в необузданной девочке из Монтелу, вдруг всколыхнулись в ней, черным потоком вырвались наружу через открытую рану ее отчаяния и ужаса.
Она рукой оттолкнула от себя лежащую рядом с ней тщедушную женщину, которая вся горела и тихо бредила. Но вторая ее соседка — ее Анжелика тоже оттеснила к краю постели — запротестовала. У нее еще утром началось кровотечение. Анжелику мутило от тошнотворного запаха крови, которой был пропитан весь тюфяк.
Анжелика натянула на себя второе одеяло. Женщина снова что-то протестующе пробормотала.
«Все равно, обе они обречены, — думала Анжелика. — Так пусть хотя бы я и мой ребенок попытаемся согреться и выжить».
Еще не вполне придя в себя, лежа в зловещей темноте на своем убогом ложе, Анжелика широко открытыми глазами глядела сквозь рваный полог на желтый свет сальных свечей.
«Как все странно, — думала она. — Умер Жоффрей, а в ад попала Анжелика».
В этой преисподней, насыщенной густым, как туман, омерзительным запахом испражнений и крови, слышались плач, стоны, жалобы. Пронзительный крик новорожденных не прекращался ни на секунду. Казалось, будто поют какой-то бесконечный псалом — то громко, то потише, то вдруг с новой силой, уже в другом конце палаты.
Воздух был ледяной, несмотря на переносные жаровни, расставленные в коридорах — все тепло уносили сквозняки.
Анжелика начинала понимать, каким страшным опытом порожден ужас бедняков перед больницей.
Разве это не преддверие смерти?
Как выжить здесь, среди этого скопища болезней и нечистот, где выздоравливающие лежат вместе с заразными, где хирурги оперируют на грязных столах бритвами, которыми перед тем брили бороды клиентов в своих цирюльнях?
Близился рассвет. Колокола зазвонили к ранней мессе. Анжелика вспомнила, что обычно в этот час монашки кладут перед воротами больницы мертвецов, чтобы их погрузили на повозку и отвезли на кладбище Невинных. Скупые лучи зимнего солнца, возможно, осветят готический фасад этой старинной больницы, но они уже не смогут оживить зашитые в саваны трупы.
Окутанная поднимающимся с реки туманом, городская больница на своем острове посреди Сены — этой водной артерии, снабжавшей Париж и служившей стоком всех нечистот, — напоминала идущий навстречу заре корабль с проклятым грузом.
Кто-то отдернул полог. Два санитара в запятнанных халатах оглядели трех лежащих на кровати женщин, подняли ту, что истекала кровью, и положили ее на носилки.
Анжелика увидела, что несчастная мертва. На носилках уже лежал трупик ребенка.
Анжелика посмотрела на свое дитя, которое она прижимала к груди. Почему он не плачет? Может, он тоже мертв? Нет, он спит, сжав кулачки, и личико у него спокойное, даже забавное для новорожденного. Малыш и не подозревал, что он — дитя горя и нищеты. Его личико напоминало бутон розы, а головка была покрыта светлым пушком. Анжелика то и дело будила его, боясь, что он умер или умирает. Он раскрывал свои мутные голубоватые глазки и тут же снова засыпал.
***В палате монашки ухаживали за роженицами. Они проявляли огромную самоотверженность и мужество, которые могли черпать только в своей вере в бога. Но ужасные условия больницы, грязь все время ставили перед ними неразрешимые проблемы.
Страстное желание жить заставило Анжелику проглотить содержимое миски, которую ей принесли.
После этого, пытаясь не думать о мечущейся в бреду соседке и об окровавленном тюфяке, она постаралась уснуть, чтобы набраться сил. Какие-то неясные видения проходили перед ее закрытыми глазами. Она думала о Гонтране. Сейчас он бредет где-то по дорогам Франции; вот он остановился у моста, чтобы заплатить мостовую пошлину. Но, решив поберечь деньги, принялся писать портрет таможенника…
Почему она вспомнила о Гонтране? Да, он стал бедным подмастерьем и бродит по Франции, но зато над ним чистое небо. Гонтран был из той же породы, что и те хирурги, которые в одной из палат больницы сейчас склонились над страдающим больным, стремясь разгадать тайну жизни и смерти. В этом полусне, отрешившись от всех земных условностей, Анжелика вдруг поняла, что Гонтран — один из самых замечательных людей в мире… такой же, как и те хирурги… Мысли немного путались в голове Анжелики. Почему же тогда хирурги — всего лишь бедные цирюльники, простые лавочники, которых совсем не уважают, ведь они так нужны людям?.. Почему Гонтран, человек с таким богатым внутренним миром, который силой своего таланта может восхищать самих королей, — всего-навсего обездоленный нищий ремесленник, порвавший со своим классом?.. Но зачем она думает об этих бесполезных вещах? Сейчас ей нужно только одно — набраться побольше сил, чтобы выйти из этого ада!
***Анжелика провела в больнице всего четыре дня. Нелюдимая и суровая, она требовала для себя лучшие одеяла и запрещала акушерке дотрагиваться грязными руками до нее и до ее ребенка. Она брала с подноса две миски с едой вместо одной. А однажды утром она сорвала с послушницы чистый передник, который та только что надела, и, пока бедняжка бегала к старшей монахине, изорвала его на бинты для себя и подгузники для своего малыша.
Когда ее упрекнули, она молча устремила презрительный, непреклонный взгляд своих зеленых глаз на монашек, и они отступились. Лежавшая в палате цыганка сказала своим товаркам: «По-моему, эта девка с зелеными глазами — вещунья».
Анжелика заговорила только раз, когда один из попечителей городской больницы, держа у носа надушенный платок, пришел в палату, чтобы сделать ей выговор.
— Как мне передали, милая моя, вы не желаете, чтобы другая больная разделила с вами постель, которую вам предоставила общественная благотворительность. Вы, кажется, даже столкнули на пол двух больных, которые были так слабы, что не смогли сопротивляться. Неужели вы не раскаиваетесь в своих поступках? Городская больница должна принимать всех, кто нуждается в помощи, и кроватей не хватает.
