Юлия, дочь Цезаря (СИ) - Львофф Юлия

С этими словами он откинул покрывало и вскочил. Нагой, статный, мужественно красивый, стоял он на ярком персидском ковре, в багровом свете заходящего солнца, и Юлия, глядя на него, невольно залюбовалась им.

Он великолепен. Нет, он велик. Помпей Великий… И разве не я, дочь Цезаря, наследница рода Юлиев, достойна его любви? — с гордостью думала Юлия, и чувство отчуждённости, нахлынувшее на неё впервые за полгода супружеской жизни, постепенно покидало её. — Правда, я не всегда угадываю, что происходит в нём… Но я научусь и этому, непременно научусь…

И когда Помпей, облачившись в тогу, оставил её одну на их ложе, она уже была готова обругать себя за то, что позволила сомнениям — пусть всего на мгновение — вкрасться в её сердце. Если бы он не любил её по-настоящему, была бы она так счастлива рядом с ним и так несчастна и одинока, когда он покидал её?

Помпей возвратился озадаченный и хмурый.

— Завтра мне необходимо быть в Риме, — напрямик объявил он, едва владея собой от видимой досады.

— Завтра? — переспросила Юлия, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Цезарь… твой отец привлёк к суду Цицерона, — начал объяснять Помпей, и в его голосе Юлии почудилось то ли нетерпение, то ли негодование. — Один из прославленнейших мужей Рима попал в опасное положение подсудимого. Сенат просит меня защитить Цицерона от нападок Клодия и уговорить Цезаря снять с него обвинение…

— Не уезжай, Гней! — Юлия не желала слушать его дальше. — Не оставляй меня одну…

Слёзы уже катились по её лицу — она ощущала на губах их горький вкус.

— Долго я там не пробуду. — Он ещё пытался успокоить её. — Встречусь с твоим отцом — и сразу же вернусь.

— Нет, нет, не уезжай, — жалобно и вместе с тем упрямо, как капризный ребёнок, повторила Юлия и в порыве необъяснимого волнения прижала его руку к своей груди.

Ей казалось, что, если сейчас он оставит её, из её жизни безвозвратно уйдёт то бесценное, чем она недавно безраздельно владела.

Не говоря ни слова, Помпей обнял её и стал целовать. На мгновение отодвинулся, чтобы посмотреть на неё, и снова с силой прижал к себе. Он не уехал.

Глава 14

Огромный дом Марка Лициния Красса, богатейшего в Риме человека, чьё состояние оценивалось в двести миллионов сестерциев, находился на Палатине — древнем «квадратном Риме» — цитадели римской знати и простым горожанам казался неприступным и величественным. Построенный на месте древнего этрусского храма, дом Красса походил на дворец из белого марпесского мрамора, где были и фрески, и изысканная мебель, и дорогая утварь, и редкие статуи. В Риме говорили, что Красс собрал в своём доме богатейшие коллекции, которые он скупил за бесценок или выпросил себе в дар во времена проскрипций Суллы[67].

Час был поздний. В доме царила тишина — все давно спали; только в таблинии горел свет и иногда слышался какой-то шорох. Пламя лампиона бросало на всю стену тень, которая плясала и корчилась, между тем как человек, окружённый восковыми табличками и папирусными свитками, сидел почти неподвижно.

Хозяин дома, справедливо прозванный своими соотечественниками Богачом, внимательно просматривал векселя, долговые расписки и прочие деловые бумаги; иногда он то тяжело вздыхал, то бормотал что-то себе под нос — и при этом лицо его мрачнело. Отобрав листы с подписью Сергия Катилины, которые попадались ему чаще других, Красс сердито смял их в кулаке.

Луций Сергий Катилина являлся одним из тех, кто должен был оплатить все свои счета по самой высокой цене. Снабжая его золотом и негласно подстрекая к мятежу, Красс мечтал приобрести диктатора-должника. Но Катилина обманул все его расчёты. Высланные сенатом легионы разбили армию мятежников, а их предводитель был убит в последнем бою. Катилина проиграл; Крассу удалось выйти сухим из воды, хотя Цицерон, выступая в сенате, не раз намекал на его причастность к заговору…

В ту пору будущее казалось Крассу ещё более тёмным, чем нависшее над Римом свинцово-серое зимнее небо. Он не сумел извлечь выгоду из заговора Катилины; он без пользы потратил на него кучу денег, подвергал себя опасности без всякого результата. На что ему было рассчитывать? И смел ли он появляться в курии, когда там, после намёков Цицерона, на него косо смотрел каждый второй сенатор?..

А потом положению Богача стала угрожать новая опасность: из Азии с армией возвращался Гней Помпей — его давний соперник в борьбе за место первого человека в Риме. В сенате шли о Помпее всевозможные слухи, и ещё до его прибытия поднялось смятение, так как многие patres опасались, что доблестный полководец поведёт своё войско на Рим и установит твёрдое единовластие. Красс, взяв с собой семью и деньги, уехал из Города, своим решением вызвав у сенаторов недоумение и усилив царившее среди них смятение. Одни говорили, что он испугался, другие считали, что он поступил так, желая дать пищу клевете, чтобы разжечь зависть к Помпею.

Богач же, затаившись на своей загородной вилле, выжидал. Он знал, что, как только в Рим из Дальней Испании вернётся Цезарь, весы власти качнутся в противоположную от Помпея сторону. На этот раз его расчёт должен был оказаться верным. Если бы не поручительство Красса, Цезарь ни за что бы не вырвался в свою провинцию: кредиторы не отпускали его и собирались привлечь к суду. Таким образом Богач снова заполучил должника с безмерным честолюбием и упорством в достижении целей. А главное: сила и энергия Цезаря были нужны Крассу для борьбы против Помпея.

Однако, прибыв в Рим, Цезарь вместо того, чтобы принять сторону Красса, рядом с ними обоими поставил Помпея. Более того, ему удалось примирить давних недругов и взамен прежней вражды соединить их узами триумвирата…

Снова тяжело вздохнув, Красс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Что ж, надо признать, Цезарь превосходно уладил дела в государстве, слив из всех троих непреоборимую силу, лишившую сенат власти. Уступив Цезарю в одном, Красс тем не менее считал себя в остальном выше него. Как и выше Помпея. И потому посчитал себя уязвлённым тем, что Цезарь, не посоветовавшись с ним, объявил Помпея принцепсом сената до конца своего консульского правления…

Неожиданно в мёртвой тишине ночи кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь. Красс нехотя, с ощутимым усилием поднялся на ноги и отпер её, впустив в таблиний позднего гостя. Это был молодой Пульхр из патрицианского рода Клавдиев, один из многочисленных должников Богача, который ради списания хотя бы части долга не гнушался выполнять любое поручение своего кредитора.

Стремясь заполучить должность народного трибуна, потомственный аристократ Клавдий актом усыновления простолюдином Фонтеем перешёл в плебейское сословие и стал зваться Клодием. Ни для кого не было тайной, что этому активно содействовал Цезарь. Простые горожане недоумевали: как мог Цезарь помогать человеку, который его оскорбил в его же собственном доме? О скандале, случившемся в день священнодействия в честь Доброй богини, когда Клодия поймали в доме Цезаря, не забыли даже спустя два года. Небывалое святотатство всколыхнуло Рим, но Цезарь не настаивал на наказании Клодия ни как обманутый муж, ни как великий понтифик[68]. Поговаривали, что он использовал громкий скандал для развода с надоевшей женой. И когда обвинитель спросил его о причине развода, Цезарь с достоинством ответил, что на его жену не должна падать даже тень подозрения. Однако многие в сенате думали иначе: Цезарь поступил так из угождения народу, желавшему спасти Клодия. Кроме того, бунтарь и любимец плебеев мог оказаться полезным в будущей карьере Цезаря…

— Привет тебе, о Мидас[69] Рима! — воскликнул Клодий, картинно вскидывая руку, как если бы он играл в греческой трагедии. — Рад видеть тебя в добром здравии! Но скажи, к чему, однако, такая спешка? Что вынудило тебя послать за мной в столь поздний час? Ты что-то задумал, верно?