Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

Рунич был разочарован. Таинственная незнакомка превратилась в банально-докучливую знакомую.

Но в тот же миг разочарование сменилось удивлением. Полно, да она ли это? Как изменилась! И взгляд… Что с ней? Она явно узнала его, но лицо ее не выражало узнавания. Оно вообще ничего не выражало.

Он подошел.

Она молча протянула ему руку для поцелуя.

Он прикоснулся губами к ее холодной ладони. Что делать дальше? Она не предлагала ему сесть и в то же время, очевидно, никого не ждала. Рунич почувствовал неловкость, затем раздражение – она ставит его в дурацкое положение! – и сел не спросясь.

Она по-прежнему молчала, пристально глядя на него.

Он откашлялся.

– Зиночка… – начал он. В ее глазах появилось надменное недоумение, и он сбился. – Зинаида Владимировна… – Что говорить? Как себя вести? Однако… Однако это интересно. Интересно раскусить эту, новую… совсем женщину. Как же ее теперь называть? – Вы очень похорошели с тех пор, как мы не видались. Новая прическа? – выпалил он и покраснел от собственной пошлости.

Ее брови приподнялись. «Это вы мне? Мне?! Кажется, вы приняли меня за салонную барышню или, того хуже, за одну из ваших веселых подруг, которые падки до несвежих комплиментов», – говорили две тонкие изогнутые полоски, и брезгливая морщинка взбухала на гладком лбу.

Зиночка разозлилась.

Она пришла сюда с шумной компанией университетских друзей – просто так, развеяться, увидеть что-то непохожее на окружающую жизнь, отличное от надоевшего. Но компания быстро прискучила, пальмы с глянцевыми метелками листьев показались глупыми, животные – грязными и неприятными. Она ускользнула от приятелей и устроилась в кафе, расположенном у стеклянной стены аквариума. Рыбы с их медленным задумчивым движением успокоили ее.

Рунича она узнала сразу, и узнавание ошеломило ее. Она не ожидала увидеть его здесь, в месте для воскресных семейных выходов с детьми, боннами и бабушками. И потом… Последние дни, встретив его имя в журнале, она только о нем и думала. И вот он перед ней. Глядит удивленными глазами. Случайная встреча? Ответ на вопросы?

Она застыла. Машинально подала руку. Забыла о вежливости, так и не пригласив сесть. А теперь разозлилась. Он говорил с ней как с девчонкой, профурсеткой, фифой. Хуже – дурой.

Она слегка изогнула губы в полуулыбке.

Рунич задохнулся. В ее едва уловимой усмешке было превосходство. В эту минуту она владела им и знала, что владеет.

– Мне очень жаль, Юрий Константинович, – холодно проговорила она.

– Жаль? Чего?

– Что ваш первый опыт в синематографе оказался столь неудачным. Примите соболезнования, – ее усмешка стала явственной. – Ну, не отчаивайтесь. Вы – человек еще не старый. У вас все впереди.

Рунич вспыхнул.

Ярость шерстяным комком взбухла в горле. Дрянь! Правду говорила ее мамаша – мерзавка! Но какова! Смеется! Не совладав с собой, он грубо схватил ее за руку.

Она дернулась. Бокал шампанского полетел на пол. Звон стекла. Фонтан брызг.

– Ой! Мое новое платье! – Она растерянно смотрела на залитую юбку. Глаза полны слез, как у маленькой девочки.

Прежняя Зиночка. Гимназисточка-курсисточка, а вовсе не Снежная королева. Господи!

Он взял со стола льняную салфетку и приложил к мокрому пятну.

Она кивком поблагодарила.

Принесли еще шампанского, и он разлил его по узким тонкостенным бокалам.

Опустив глаза, она прикоснулась губами к краю бокала.

Под потолком вспыхнули лампионы. Электрический свет пронзил толщу воды в аквариуме, оттолкнулся от нее, рикошетом взрезал грань хрустального бокала и упал на лицо Зиночки. Оно стало странно некрасивым, причудливо искривленным, почти уродливым. Тени от ресниц стрелами легли на щеки.

Рунич замер.

– Ресницы – стрелки, зрачок – циферблат… – пробормотал он.

– Что? – удивилась Зиночка, поднимая глаза.

Ее лицо вновь было алебастрово-холодным, тонким, прекрасным.

– Ничего, ничего, – отозвался Рунич, думая, что теперь самое время откланяться, а то кудрями этими флорентийскими, не ровен час, прикрутят к стулу. Хорошо еще, если они в змеек не превратятся.

Он по-отечески улыбался Зиночке и одновременно знаком руки призывал официанта, который замешкался в центре залы.

Рунич привстал.

Ему показалось, что с другой стороны аквариума мелькнула знакомая фигура и «конский хвост» на голове, называемый пальминскими друзьями «пальма», – новоявленная прическа коротышки Дмитрия Дмитрича.

Через секунду на дорожке действительно появился Пальмин. Он угодливо семенил рядом с представительным джентльменом, на пиджаке которого красовался внушительных размеров значок дирекции зоопарка. Пальмин явно решил только что важный вопрос – гуттаперчевое тело его благодарно кланялось, отпускало, видимо, комплименты, велеречиво прощалось, но при этом было ясно, что мыслями Пальмин находится далеко.

– Пальмин! – крикнул Рунич. Тот коротко распрощался со своим собеседником и подлетел к столику. – Дмитрий Дмитрич, вы тоже интересуетесь братьями и кузенами нашими меньшими? Какими судьбами тут? Позвольте представить – Зинаида Владимировна Ведерникова, будущий археолог. Пальмин – художник, кинорежиссер и будущая знаменитость!

Зиночка растерянно хмыкнула.

Пальмин, поглощенный своими мыслями, кивнул. На лице его брызнула улыбка, и он заговорщицки зашептал, словно посвящая Рунича и Зиночку в какую-то тайну:

– С удовольствием! Кстати… – Рунич повернулся в сторону Зиночки. – Археолога берем с собой.

Через несколько минут они сидели в пальминском авто.

– Снова удалось починить двигатель! – болтал Пальмин, ловко выкручивая руль. – История этого автомобиля, мадемуазель археолог, уходит корнями в историю синема. Известный продюсер Ожогин, первый владелец авто, едва не бросился с Каменного моста после того, как его жена кинодива Лара Рай покончила с собой…

Зиночка сидела на переднем сиденье и улыбалась.

Ей все очень нравилось. Она ясно ощутила: жизнь наконец тронулась, станция с заснувшим железнодорожником, задремавшим буфетчиком, захрапевшим сторожем, впавшей в забытье продавщицей цветов позади – по-за-ди! Теперь все помчится. Надо только не оглядываться.

В Сокольники приехали через час и, свернув на аллею, ведущую к пальминской дачке, догнали большой крытый автофургон, шедший, видимо, тем же маршрутом.

Рунич удивленно поднял брови.

Пальмин сделал успокаивающий жест: мол, всему свое время, дорогой Юрий Константинович, имейте терпение.