Джудит Айвори - Искусство соблазна

И, принимая во внимание частоту его улыбок — за весь день он ни разу не удосужился растянуть губы, — едва ли у него и на сегодняшний момент друзей много. Слуги, вассалы — это да, но не друзья.

В какой-то момент она почувствовала жалость к нему, сочувствие. Вот он, на вид такой уверенный, такой довольный собой. Такой неприступный, далекий.

Затем он торопливо вышел, в то время как остальные продолжали одеваться, натягивать шляпы... «Бедняга», — подумала Эмма.

Управляющий банком и его заместитель ждали, пока виконт уйдет, чтобы достать свои гроссбухи и разложить на столе перед Эммой.

Эмма не вполне понимала, что должна с ними делать, но на всякий случай их открыла. И — Господи Иисусе, Пресвятая Дева! — это было все равно, что развернуть драгоценный подарок. Молитвы ее наконец были услышаны. Здесь содержались все трансакции Объединенного йоркширского банка за прошедший декабрь. Она пробежала взглядом колонки цифр. Все вполне стандартно. Эмма улыбнулась и взяла ручку. Они рассчитывали, что она внесет записи о прохождении счетов виконта в течение дня. Она сама, своей рукой, будет писать то, что сочтет необходимым!

Эмма приходила во все большее возбуждение. Конечно, придется все правильно вписать и на нужных страницах. Ее работу могут проверить. Но сам гроссбух был сшит из многих страниц, а белошвейкой она была совсем неплохой. Эмма начала работу, казалось бы, рутинную, но творческий подход превращал ее труд в праздник.

Эмма могла расшить гроссбух и вытащить любую старую страницу по своему выбору, благо недописанных листов имелось в избытке. Если бы ей дали время, она могла бы вообще все переиначить, а почерки она имитировала так умело, что комар носа не подточит. Но вся прелесть заключалась в том, что ей не надо было забирать деньги сегодня. Среди документов виконта она нашла чек на пятьдесят шесть фунтов восемь шиллингов. Сумма, близкая к искомой. Она придумает третий счет в банке-филиале на имя, очень близкое к имени Эйсгарт, затем просто подпишет чек для перевода на этот новый счет, запустит его в банковскую систему, а деньги заберет попозже. Ничего нового, ничего лишнего. Всего лишь крохотный переадресованный счет, каждый пенни которого аккуратно занесен в банковские книги и в счета Монт-Виляра.

«Прекрасно», — подумала Эмма. Совершенный план. И по непонятным причинам испытала легкое чувство вины или сожаления — откуда бы ему взяться? Эмма честно призналась себе, что отчасти причина в том, что ее потянуло к виконту как к мужчине. Она бы хотела увидеть его вновь, поговорить с ним, какой бы опасностью это для нее ни обернулось. Порыв был вызван этими глупыми женскими эстетическими воззрениями, проявляющимися, скажем, когда дама заходит в помещение и отчего-то из сотни мужчин замечает лишь одного. Почему? Непонятно. Из-за особого наклона головы, из-за особой манеры двигать скулами при жевании — мало ли еще из-за чего!

Или потому, что у него на лбу написано: мошенник и негодяй. Именно с такими мужчинами она предпочитала иметь дело. С двумя она завела шашни, за одного такого вышла замуж и с полудюжиной мужчин такого сорта имела негласные, но от этого не менее прочные связи. Однако «мошенник и негодяй» — не вполне подходящие определения для члена палаты лордов. В самом деле. Мошенник и негодяй не пустился бы на ночь глядя в Лондон, чтобы принять участие в голосовании. Из инфернального Монт-Виляру была присуща лишь меланхолия. Так что в нем ее привлекало?

Мрачность. Мрак. Это слово заставило вспомнить кое-что из истории. Семейной истории Монт-Виляров. Неудивительно, что этот человек столь мрачен. Мать его, пока была жива, являлась постоянным объектом жалости. Муж оставил ее наутро после брачной ночи. Насколько помнилось Эмме, об этом долго судачили. Настоящий скандал в благородном семействе. Но самого события Эмма, естественно, помнить не могла. А вот что она действительно помнила, так это то, что мать Стюарта была безобразной. Анна-Уродина — так звали ее в деревне. Отец Стюарта, старший сын обедневшего виконта, был вынужден жениться на ней под давлением семьи. Все деньги, по поводу которых вели сейчас спор дядя Стюарта и он сам, принадлежали матери.

Деревенские истории и слухи. Трудно было понять, что из них правда. И все же позиция отца Стюарта, открыто противопоставившего себя семье, давала основание воспринимать его как «агнца, отданного на заклание ради золотого тельца». Впрочем, на ягненка отец Стюарта похож не был. Он скорее внушал ужас, чем сострадание. Заполучив приданое жены, он отправился в Лондон, и то, что он там вытворял, заставляло некоторых бледнеть от страха, его поступки сделали его знаменитым. Когда отец Стюарта вернулся в Данорд, чтобы заявить права на своего отпрыска, люди говорили, что мальчику повезло потому, что жить он будет не с отцом, а в какой-то частной школе. Собственно, отец забрал его из дома совсем не потому, что ему недоставало общения с сыном, а лишь назло его матери, которую от всей души ненавидел.

Эмма попыталась освежить в памяти обстоятельства смерти виконта. Она помнила, что умер он при трагических обстоятельствах, но детали происшедшего как-то стерлись. Впрочем, мальчик в замке на холме рос в такой нездоровой обстановке, что не мог не стать человеком тихим и замкнутым.

Жалость, сочувствие — вот что тогда она испытывала к нему. И если Стюарт вырос в человека надменного и трудного в общении, то уж, во всяком случае, он был лучше, чем его отец. Хотя Стюарт — сам человек взрослый и должен отвечать за свои поступки.

Эмма взглянула на записи и заморгала. Да, здесь были прописаны трансакции с различными отдаленными филиалами. Еще одна запись — все равно что соломинка в стогу сена, никто не заметит. Эмма вздохнула с облегчением. Насладиться справедливым возмездием ей не дали, но так или иначе компенсацию она получит. Шесть недель она этого ждала. И вот решение пришло к ней само в виде колонок цифр.

Эмма с ласковой улыбкой посмотрела на мистера Хемпла.

— Мне понадобится чай и еще одно перо, если у вас есть. — «И пока вы будете отсутствовать, я припрячу ножницы».

Эмма склонилась над книгами, размышляя. «Перевернись, мое сердечко. Вначале я хочу остричь тебе животик. А потом и спинку. И тебе станет легче, возможно, даже приятнее, чем было до этого. Нам обоим будет хорошо. Позволь Эмме провести тебя в танце».

Глава 3

Я пережил свои желанья,

Я разлюбил свои мечты;

Остались мне одни страданья,

Плоды сердечной пустоты.

Стюарт ждал у подъезда банка в карете, забившись в дальний угол. Кожаный экран плотно прикрывал окно экипажа, защищая от пронизывающего ветра, в то время как дверца кареты оставалась открытой. Он сидел в своем углу, надвинув на лоб шляпу, подняв воротник пальто и спрятав подбородок в пышные складки шарфа. Ему было хорошо и комфортно — комфортно уже от того, что он никуда не спешил: просто сидел себе в расслабленном состоянии на уютном месте после нескольких месяцев кряду беспрерывных перемещений.