Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж
— О, не беспокойтесь, сударыня, — сказал молодой человек. — Один из контрабандистов уколол меня кинжалом.
Женевьева побледнела и взяла его за руку.
— Простите меня, — прошептала она, — за причиненное вам зло. Вы спасли мне жизнь, а я чуть не стала виновницей вашей смерти.
— Разве я не вознагражден за все тем, что нашел вас? Неужели вы хоть на мгновение усомнились, что я искал вас, а не другую женщину?
— Пойдемте со мной, — перебила его Женевьева, — я дам вам белье… Не нужно, чтобы наши гости видели вас в таком виде: это было бы для них страшным упреком.
— Я вам причиняю много хлопот, правда? — спросил Морис, вздыхая.
— Вовсе нет, я исполняю свой долг.
И она добавила:
— И исполняю его даже с большим удовольствием.
Женевьева проводила Мориса в большую туалетную комнату, обставленную с утонченным изяществом, чего Морис никак не ожидал увидеть в доме хозяина кожевенной мастерской. Этот кожевенник действительно казался миллионером.
Потом она открыла все шкафы.
— Берите, — сказала она, — вы здесь у себя дома.
И Женевьева удалилась.
Когда Морис вышел, он увидел вернувшегося Диксмера.
— Пойдемте, пойдемте, к столу! — сказал он, — ждут только вас.
IX
УЖИН
Когда вместе с Диксмером и Женевьевой Морис оказался в столовой, расположенной в той части здания, куда его привели вначале, стол был уже накрыт к ужину, но зал был еще пуст.
Друг за другом явились все шестеро приглашенных.
Это были приятные внешне и в большинстве своем молодые мужчины, одетые по последней моде. На двоих или троих были даже карманьолы и красные колпаки.
Диксмер представил им Мориса, перечислив при этом все его звания и достоинства.
Затем, повернувшись к Морису, он сказал:
— Вы, гражданин Ленде, видите всех, кто помогает мне в деле. В силу особенностей нашего времени, благодаря революционным принципам, стершим все границы, мы живем по законам самого святого равенства. Каждый день мы дважды собираемся за этим столом, и я счастлив, что вы соблаговолили разделить нашу семейную трапезу. Итак, к столу, граждане, к столу!
— А господин Моран? — робко спросила Женевьева. — Разве мы не будем его ждать?
— И то правда, — ответил Диксмер. — Гражданин Моран, о котором я уже вам говорил, гражданин Ленде, это мой компаньон. Если можно так выразиться, он является мозговым центром нашего дела: управляет письмоводством, заведует кассой, оформляет счета, выдает и получает деньги, то есть занят больше нас всех. И из-за этого иногда опаздывает. Сейчас я велю сходить за ним.
В эту минуту дверь отворилась и вошел гражданин Моран.
Это был человек невысокого роста, черноволосый, с густыми бровями. Он был в очках с зелеными стеклами, которые обычно носят люди, чьи глаза утомляются от работы. За очками прятались черные глаза — их блеск не могли скрыть даже стекла. Как только он произнес первые слова, Морис сразу вспомнил, что во время ужасного спора о его судьбе именно этот голос, одновременно мягкий и повелительный, настаивал на смягчении наказания. На нем был коричневый фрак с большими пуговицами, рубашка из белого шелка с тонким жабо, которое он в течение всего ужина часто теребил рукой. Морис не мог не восхищаться белизной и превосходной формой этой руки, что поражало: ведь это была рука торговца кожевенным товаром.
Все сели на свои места. Гражданин Моран поместился справа от Женевьевы, Морис — слева, Диксмер — напротив жены; остальные гости расселись вокруг продолговатого стола как попало.
Ужин был изысканным. У Диксмера был аппетит делового человека, и он, не скрывая этого, с большим благодушием воздавал должное своему столу. Его работники, точнее, те, что считались ими, составляли ему в этом добрую и верную компанию. Гражданин Моран говорил мало, ел еще меньше, почти не пил и редко смеялся. Морис, возможно, из-за воспоминаний, которые вызывал в нем его голос, испытывал к этому человеку живую симпатию. Он пытался определить возраст Морана, но не мог, и это его беспокоило. Моран казался ему то человеком сорока — сорока пяти лет, то совсем молодым.
Диксмер, садясь за стол, счел своим долгом как-то объяснить гостям причину появления постороннего в их узком кругу.
Он отчитался в этом как простодушный, не привыкший лгать человек, и гости, казалось, остались вполне довольны объяснением: хотя кожевенник представил молодого человека неловко, это небольшое предуведомление убедило всех.
Морис взглянул на него с удивлением.
«Клянусь честью, — сказал он себе, — я кажется, перестаю верить самому себе. Неужели это тот самый человек с горящим взглядом и грозным голосом, что три четверти часа назад преследовал меня с карабином в руках, непременно желая убить? В тот момент я мог бы принять его или за героя, или за убийцу. Черт возьми, до чего же любовь к кожевенному ремеслу может преобразить человека!»
Во время этих наблюдений в сердце Мориса соседствовали печаль и радость; оба эти чувства были глубоки, и молодой человек не мог бы самому себе объяснить, что преобладало в его душе. Наконец-то он был рядом с прекрасной незнакомкой, с той, которую так долго искал. Как он и мечтал, у нее было нежное имя. Он был в упоении от счастья, чувствуя, что она находится рядом с ним. Он впитывал каждое слово, произнесенное ею, звуки ее голоса приводили в трепет самые потаенные струны его сердца. Но сердце это было разбито тем, что он видел.
Женевьева оказалась такой, как он себе ее и представлял: действительность не разрушила сон той грозовой ночи. Это была молодая изящная женщина с грустным взглядом, с возвышенной душой; это была — как часто случалось в последние годы перед нынешним достопамятным 1793-м — благородная девушка, вынужденная из-за все большего разорения дворянства связать свою судьбу с буржуа, с коммерсантом. Диксмер казался честным человеком, он был, безусловно, богат; его отношение к Женевьеве свидетельствовало, что он поставил себе целью сделать эту женщину счастливой. Но эти доброта, богатство и благородные намерения разве могли заполнить то огромное расстояние, которое существовало между этими людьми — между молодой женщиной, поэтичной, изысканной, очаровательной, и мужчиной довольно заурядной внешности, с его меркантильными заботами? Чем Женевьева заполняла эту пустоту?.. Увы, случай сказал об этом Морису достаточно: любовью. Напрашивалось первоначальное предположение, возникшее в тот вечер, когда он встретился с молодой женщиной, — она возвращалась с любовного свидания.
Мысль о том, что Женевьева кого-то любит, терзала сердце Мориса.
