Наталия Вронская - Колокола любви
И, несмотря на разум, несмотря на справедливые суждения, Владимир чувствовал, что способен убить ее теперь!
— Однако это просто безумие какое-то, — сказал Храбров.
Владимир стоял перед ним с самым мрачным видом. Только что они уговорились об условиях с капитаном. Буянов — виновник вызова — даже не изволил появиться.
— И главное, что за причина? Я слов не нахожу, какая глупость!
— Глупость? Отчего же? — процедил Владимир. — Девица, кажется, пользуется весьма успешно своими чарами… А что, ротмистр был обнадежен?
— Владимир Петрович, я слов не нахожу! — воскликнул Храбров. — И вы туда же! Да глупость это! Никаких авансов, никаких обещаний… Елизавета Павловна, по-моему, весьма разумная и приятная девушка. Да это все Буянов! Он еще тогда, на станции, втемяшил себе в голову, что она ему нравится… А ведь она сразу дала понять, что не потерпит никакого волокитства! Да и выдумать себе, чтоб волочиться за такой особой… Дикость! Это уж приятель мой вообразил, что она без ума от него за то, что он спас ее жизнь от разбойников. Но, по правде, если кто ее и спас, так это господин Алексеев, с которым она путешествовала. Если б он не расслышал того заговора меж смотрителем и его женой, быть может, мы бы теперь все были мертвы. И, конечно, полнейшей глупостью было ротмистру распространяться о своих чувствах при Бунине, дразнить его и прямо вызывать на поединок!
— Что?
Владимир, в продолжение речи будто пришедший в себя, внимательно посмотрел на Храброва и вдруг переспросил:
— О каких разбойниках вы говорите? Да и весь смысл, признаться, от меня ускользнул… Что же все-таки произошло?
— Да разве Елизавета Павловна вам не говорила, когда приехала о происшествии на почтовой станции?
— Да, говорила, — протянул Владимир. — Так это… Так это были вы! Я вспомнил!
— Ну да. И именно тогда Буянов порешил, что влюблен. И принялся дразнить поэта! Глупец! Да оба глупцы!
— Но я подумал, что у ротмистра повод был так говорить и настаивать на своих исключительных правах.
— Да нет, конечно. — Храбров был поражен такими словами. — Елизавета Павловна безусловно милая и приветливая девушка, но она не кокетка. Это сразу видно…
— Вы сняли камень с моей души, — ответил Владимир со столь видимым облегчением, что этого нельзя было не заметить.
— Конечно, — сказал Храбров, — вам, как родственнику, это все было более чем неприятно. Это задевало и вашу честь, и честь вашей семьи… Но при всем безрассудстве моего приятеля поручусь, что ничего не станет достоянием сплетников… Все останется между нами о причинах поединка…
«Да, конечно, мне как родственнику, — думал Владимир. — Он верно сказал… Мне, как родственнику…»
Это слово «родственник» не желало выходить у него из головы. Оно вертелось всю дорогу до дому, все время, что разговаривал он с Буниным, и всю ночь, и все утро по дороге к означенному месту поединка…
Надо заметить, что поэту никогда стреляться не приводилось. Позавчера вечером он был безумно смел, ибо шампанское и любовь ударили ему в голову. Вчера перед Владимиром храбрился, а теперь уже и не знал, что делать. Конечно, отказываться от поединка он не будет, но вот как поступают в подобных случаях? Не окажется ли он профаном перед лицом гусарского ротмистра? Поэту не хотелось вызывать насмешки в свой адрес.
— Послушай, Владимир, — начал он, — я должен кое-что у тебя спросить…
Оба ехали в экипаже, сидя друг против друга. Владимир нервничал, пожалуй, еще больше, чем его друг, но держался. Что будет, когда она узнает о поединке? Этот вопрос мучил его.
— Владимир, — вновь позвал его Бунин.
— Что? — очнулся тот.
— Я хотел спросить… Только ты пойми меня…
— Да, — Владимир с удивлением смотрел на поэта. — Что? Я слушаю…
— Видишь ли… Я никогда не участвовал в дуэли… Я хотел спросить о правилах… Как мне следует себя вести?
— Ты не участвовал в дуэлях? — изумлению Воейкова не было предела. — Так зачем же ты теперь согласился?
— Я же объяснил… — пробормотал Бунин. — Из-за любви… Да ты мне попросту скажи, что мне надлежит делать?
— Попросту? Изволь, — усмехнулся Владимир. — Попросту тебе надлежит взять в руки пистолет и, сходясь с десяти шагов, выстрелить в противника. И убить его или ранить, как повезет. В противном случае он тебя убьет или ранит.
— Да-а, — протянул поэт.
— Кирилл, ты что, боишься? — спросил Воейков.
— Нет! — вскинулся Бунин. — Как ты мог подумать? Я просто не хочу вызывать насмешек своим незнанием правил поединка!
— Конечно, я понимаю… — Владимир озабоченно смотрел на друга.
Бедный! Он пока еще не понял, на что согласился.
— Впрочем, стороны могут примириться, — начал Воейков.
— Нет! Примирение невозможно! — гордо заявил Бунин.
— Как знаешь, Кирилл, — ответил ему Владимир.
К месту дуэли они прибыли вовремя. Но противники уже их ждали. Храбров, следуя договоренности, раздобыл и привез с собой заспанного доктора, привычного к подобным историям.
— Господа, примиритесь! — согласно обычаю произнес капитан.
Оба противника молчали.
— Полагаю, что примирение невозможно, — ответил Владимир.
— Что ж, тогда… — произнес Храбров, — вот оружие.
Пистолеты явились на свет Божий, противники взглянули сперва на них, потом друг на друга…
Владимир взял саблю и воткнул ее на том месте, к которому предполагалось сходиться. Они с Храбровым отсчитали шаги и поставили дуэлистов друг против друга. Буянов разделся до рубашки, и поэт последовал его примеру. Храбров невольно вздохнул.
— Сходитесь! — произнес капитан. Бунин неверными шагами двинулся вперед.
Буянов, как человек более решительный, резво двинулся с места и, достигнув определенной ему отметки, вскинул руку с пистолетом, поднял ее наверх и выстрелил… в воздух!
Храбров ахнул и закусил губу.
«Шельмец! — промелькнуло у него в голове. — Играет со смертью!»
Бунин, замерев на миг перед выстрелом и вдруг осознав произошедшее, также поднял руку и выстрелил в воздух.
— Молодец! — крикнул капитан. — Оба молодцы!
И Храбров кинулся вперед к спорщикам.
— Вот это дуэль! Всем бы так!
Владимир рассмеялся. У него отлегло от сердца. То, что должно было иметь конец кровавый и трагический, сделалось смешно и вовсе не страшно. Но смех был смехом облегчения, а не обиды.
— Храбрец и гусар! — крикнул Буянов, адресуясь к поэту. — Едем в ресторацию и — я настаиваю — будем пить брудершафт!
— За мой счет! — в тон ему провозгласил Бунин.
