Барбара Картленд - Свободная от страха

Когда-то этот дворец принадлежал аристократической французской семье, все члены которой сложили головы на гильотине. Теперь особняк стал собственностью правительства Франции, и сам Бонапарт распорядился предоставить его в распоряжение знатного гостя из Англии.

Дворец был не только великолепен в архитектурном плане, но и очень комфортабелен. Покои, предоставленные мадемуазель Дюпре, отличались королевской роскошью. Дворец был окружен великолепным садом, где с рассвета трудилась целая армия садовников.

Иоланде показалось весьма странным, что актриса, сопровождаемая герцогом в путешествии из Англии и благополучно возвратившаяся в столицу Франции, где начинала свою карьеру и где прославилась, не отправилась в собственный особняк, о котором ходили слухи, что он был расположен в самом фешенебельном районе Парижа.

Когда она поделилась этими сведениями с Питером, тот рассмеялся.

— Мадемуазель Дюпре знает, какая сторона бутерброда намазана маслом. Отблеск сияния, исходящего от его светлости, падает и на нее, и ей это выгодно.

По недоуменному виду сестры Питер решил, что Иоланда не до конца его поняла, и продолжил свое объяснение:

— Да будет тебе известно, что лишнее перо в шляпе Бонапарту не помешает, если такая важная персона, как наш герцог Илкстон, посетивший его столицу, дружелюбно поговорит с корсиканцем. Первому Консулу очень важно создать вокруг себя атмосферу преклонения, как будущему королю или императору, а англичане самые твердолобые его противники. Поэтому Бонапарт и осыпает герцога милостями, как первую ласточку по весне.

Питеру нравилось поражать сестру своей осведомленностью о тайных замыслах Бонапарта, поэтому он с удовольствием продолжил:

— Я еще в Уайт-клубе слышал разговоры о том, что Первый Консул обожает принимать со всеми почестями знатных гостей с Британских островов и изливать на них все свое обаяние. Лорд Абердин, например, признался, что он был просто очарован улыбкой Бонапарта, а лорд Борингтон после посещения Парижа превратился в горячего сторонника некогда проклинаемого всеми корсиканца.

— Я не могу поверить, что этот страшный тиран вдруг внезапно превратился в милого, обаятельного человека. Ведь на его совести столько убитых ни в чем не повинных людей и из-за него погибло столько английских моряков, — попыталась возразить Иоланда.

Питер пожал плечами.

— Но теперь, слава богу, между нами мир. Лично я не разбираюсь в политике, пусть этим занимаются министры и дипломаты. Мне бы разобраться в собственных проблемах.

Это был первый вечер, когда за совместным ужином брат и сестра могли не опасаться, что кто-то может подслушать их разговор. Они принесли еду с собой в отведенную Питеру комнату.

Иоланда спросила:

— Раз мы уже добрались до Парижа, то не пора ли нам начать поиски наших родственников?

— Эта мысль меня больше всего и занимает, — сказал Питер. — По-моему, это будет нелегко. Хотя бы потому, что я одет, как слуга, а то, что я нахожусь на службе у Илкстона, делает задачу еще более трудной.

Он поморщил лоб, выдержал паузу и произнес, словно бы осененный внезапно снизошедшей идеей:

— Может, мне стоит переодеться в свое прежнее платье и проникнуть в Тюильри? Я почти уверен, что Бонапарт будет рад встретиться с сэром Питером Тивертоном.

Иоланда едва сдержала испуганный возглас.

— Как могло такое прийти тебе на ум, когда у нас всего в наличности шесть гиней на двоих? Ты подожди, по крайней мере, пока мы заработаем достаточно, чтобы купить себе одежду поприличнее, отыщем своих родственников, наймем собственное жилье и тогда предстанем перед Бонапартом в надлежащем нашему положению виде.

— Тебе хорошо рассуждать об этом, — сказал Питер. — Ты общаешься хотя бы с мадемуазель и можешь говорить с ней на интересные для вас, женщин, темы. А я сыт по горло разговорами со слугами, и к тому же все англичане из прислуги завтра утром возвращаются на яхту, за исключением только Хоукинса.

— А почему их отправляют из Парижа? — поинтересовалась Иоланда.

— Потому что английская и французская прислуга враждуют между собой, — с усмешкой объяснил Питер. — Если б ты слышала, как ненавидит одно низшее сословие другое, то не строила наивных иллюзий, что войны между двумя нациями могут прекратиться. Странно, я раньше думал, что войны затевают короли, а оказывается, вражда в крови, наоборот, у людей низкого звания. Неужели об этом не догадывались просвещенные философы?

При этом на лице Питера отразилось такое недоумение, что Иоланда не удержалась от смеха. То, что для ее брата стало открытием, ей самой было известно давно. Общаясь со слугами, она знала, как простые англичане ненавидят «лягушатников», и появление любого француза в их сельской местности вызывало всеобщее желание затеять потасовку и отделать чужестранца как следует.

— Хорошо, что нас принимают за французов, — прервал ее размышления Питер. — Ты это правильно придумала, сестра.

— А как ты считаешь, хозяева долго продержат нас на службе?

— Лично обо мне он отзывается хорошо, — произнес Питер не без гордости. — Герцог сказал, что я прекрасный ездок.

— Разумеется, это правда, но помни, если нас уволят, тебе придется не гарцевать на коне, а ходить пешком.

— Об этом я не забываю, — сердито откликнулся он. — И вообще, не надо все время напоминать мне, что именно я являюсь причиной всех наших несчастий.

— Я совсем не укоряю тебя, дорогой, — мягко сказала Иоланда. — Я только прошу тебя быть осторожным, сдержанным и избегать всяческих недоразумений. Я сама страшно боюсь, что мадемуазель вдруг будет недовольна мною, тем более сейчас, когда она может выбирать каких угодно опытных служанок.

— Она что-нибудь говорила об этом?

Иоланда отрицательно покачала головой.

— Нет, но она отмечает любую мою ошибку и, конечно, уволит меня в любой момент, когда ей покажется, что я делаю что-то не так.

— Да, ты права, — заявил Питер после короткого раздумья. — Мы должны воздерживаться от всяческого проявления нашей гордости, пока я не найду способ раздобыть хоть какие-то средства. Но все же я хотел бы быть самим собой, а не изображать из себя этого чертового лакея, — с досадой бросил он.

Иоланда понимала причины его раздражения. Ведь он не мог посещать балы и интимные вечеринки, которые, как рассказывали ему его друзья, постоянно устраивались для знатных англичан, посещающих Париж.

Конечно, Питер чувствовал себя, словно узник за решеткой, хотя только одно отделяло его от развлечений веселого Парижа — это отсутствие денег.