Марша Кэнхем - Безоглядная страсть
Именно вдова Бочонка Джона праздновала сегодня свой восьмидесятый день рождения. Леди Регина Форбс — крошечное морщинистое существо в нелепом огромном парике — восседала на подобии трона в окружении родственников. В одной руке этой карлицы был огромный, почти неподъемный для нее слуховой рожок, другая висела безжизненной плетью под тяжестью едва ли не дюжины браслетов.
Пока дворецкий, представляя Ангуса, перечислял его титулы, взгляд Энни скользил по залу. Как и следовало ожидать, среди мужчин на этом сборище преобладали красные мундиры английской королевской армии, наряды же дам, напротив, являли собой пышное многообразие красок. Помимо красного мундира, костюм некоторых представителей мужской половины гостей дополнял килт цвета его клана — это были офицеры шотландской дивизии. Энни узнала многих представителей кланов Маклаудов, Кэмпбеллов, Маккензи, главу клана Манро — мрачного типа, потерявшего в прошлой войне глаз и гордившегося этим увечьем, словно орденом. Когда Ангус и Энни, пройдя по лестнице на второй этаж, входили в бальный зал, веселый гул голосов тотчас же перешел в напоминавший жужжание пчел полузаметный шепот, и все взгляды устремились на них.
«Если бы Ангус был без меня, — подумала Энни, — приветствие наверняка было бы гораздо оживленнее — бравые возгласы, рукоплескания… Еще бы, для всех этих трусов не секрет, что, умей я убивать взглядом, лежать им сейчас всем замертво!»
Прочитав, должно быть, в этот момент ее мысли, Ангус слегка подтолкнул Энни вперед, представляя жену преподобному Роберту Форбсу — напыщенному ничтожеству, строившему свои проповеди из одних общих фраз. И на этот раз бесстрастный служитель Божий отделался лишь замечаниями о погоде и выражением сожаления о том, что отдаленность его прихода от Инвернесса лишает его удовольствия часто посещать этот славный город. Жена пастора, которой, очевидно, не хватало ума даже для соблюдения светских приличий, напротив, пустилась на все лады нахваливать платье Энни. Вскоре, однако, запас комплиментов этой недалекой кумушки, по-видимому, истощился, и снова воцарилась тишина.
Форбс приветствовал Ангуса с вполне искренним, как показалось Энни, радушием, а отпрыск его поднял бокал в честь высокого гостя. Но, стоило Ангусу склониться над виновницей торжества, чтобы прокричать поздравления в ее рожок, что, разумеется, не позволяло ему в эту минуту видеть лица Форбса и его сына, как они тотчас же приняли кислое выражение, увидев Энни. Супруга Дункана и жена его чада бесцеремонно разглядывали Энни в свои лорнеты с головы до ног, словно говоря: «Сколько ты ни рядись в шелка, милочка, от тебя все равно за версту разит конюшней». — Неужто этот старый черт, твой дед, еще жив? — раздался вдруг скрипучий старческий голос.
Энни даже вздрогнула, почувствовав костлявую руку леди Форбс на своем запястье. Она обернулась. Глаза старушенции возбужденно горели. Энни вдруг вспомнилось, что когда-то, в незапамятные времена, если верить сплетням, Ферчара и леди Форбс связывала скандальная интрижка…
— Слава Богу, — проговорила она, — жив и здоров.
— Что? — проскрипела старая кикимора.
Не наклоняясь к рожку, а лишь повысив голос, Энни повторила:
— Да, леди Форбс, мой дедушка жив и здоров. Думаю, он будет рад узнать, что вы о нем помните.
— Надеюсь, — продолжала старуха, — он вывел наконец своих вшей? Ферчар всегда носил длинные волосы, и вшей у него было хоть отбавляй. Но для меня это был не повод, чтобы брезговать им, — кто еще мог так лихо управляться со мной в постели, как он? Этой бестии хватало на всю ночь, да еще и на утро оставалось… Что? — обратилась леди Форбс к шептавшему ей что-то на ухо сыну. — Говори громче, здесь такой шум…
Во избежание очередного конфуза Дункан сделал знак четырем стоявшим неподалеку слугам, и те, подхватив кресло с виновницей торжества, унесли ее в соседнюю комнату. Жена и невестка Форбса последовали за ними.
— Прошу извинить мою мать, — с побуревшим лицом проговорил Дункан, — в ее возрасте она не всегда отдает себе отчет, что говорит и кому. Похоже, с годами она совсем утратила стыд и совесть…
— Стыд и совесть? — рассмеялся Ангус. — Я бы сам, пожалуй, не прочь с годами избавиться от таких недостатков, как стыд и совесть! Прошу извинить меня, Дункан, с вашего позволения, я хотел бы налить жене еще бокал вина. — Взяв Энни под руку, он увел ее в сторону.
Дункан окинул присутствующих взглядом, давая им понять, что праздник продолжается. Всеобщее оживление возобновилось с новой силой, но там, где случалось проходить Ангусу и Энни, разговоры стихали.
— Ну как, — усмехнулась она, — пока я веду себя прилично?
— Пока прилично.
— Макинтош! — Громовой голос принадлежал Джону Кэмпбеллу, графу Лудунскому, и был под стать своему обладателю, мужчине огромного роста и необъятной ширины, — даже самый искусный портной счел бы сшить кафтан на такого нелегкой задачей. Щеки графа были покрыты багровой сетью жилок, нос картошкой, слишком крупный даже для такого гиганта, был вдобавок к тому же каким-то пористым, словно губка. — Рад вас видеть, а вашу очаровательную супругу — вдвойне! Мое почтение, леди Энни!
За графом следовала группа офицеров в красных мундирах, каждый из которьгх выпячивал грудь так, словно аршин проглотил.
— С моей женой вы, кажется, знакомы? — спросил здоровяк.
Энни обменялась с супругой графа дежурными улыбками. Из всех присутствовавших на сегодняшнем вечере этот боров был для нее, пожалуй, самым несимпатичным. Именно Кэмпбелл, командующий правительственными войсками в Шотландии, первым предложил Ангусу «добровольное» сотрудничество в обмен на обещание не трогать ни его, ни его имений. С подобными «предложениями» Кэмпбелл и Форбс обращались ко всем вождям кланов; не прельстившихся же ими бросали в тюрьму, если только тем не удавалось спрятаться где-нибудь в пещерах.
— Нечасто вы удостаиваете наше общество своими визитами, леди Энни! — продолжал толстяк, пожирая при этом похотливым взглядом ее декольтированную грудь. — Вы, Ангус, уже знакомы с моими адъютантами, но позвольте представить их леди Энни. Господа, леди Энни Макинтош. Майор Роджер Уоршем, капитан Фергус Блайт — оба всего лишь две недели как из Лондона.
Энни взглянула на спутников графа, радуясь в душе, что это дает ей повод хотя бы на мгновение отвести взгляд от его омерзительной заплывшей физиономии, но и эти двое оказались ненамного симпатичнее: Блайт обладал на редкость отталкивающей внешностью, что усугубляло бельмо на левом глазу; Уоршем был, впрочем, довольно привлекательным малым, но уж слишком надменно выпячивал грудь и слишком откровенно демонстрировал, как безукоризненно сидят на нем новые белые штаны в обтяжку. Игравшая на его устах холодноватая улыбка словно говорила, что он уже наслышан о рыжей предводительнице бунтовщиков.
