Элизабет Хойт - В объятиях графа
Анна писала аккуратно, но тем не менее потребовалось несколько черновиков, чтобы составить письмо. Наконец она составила послание, которым осталась довольна, и отложила его в сторону, чтобы отнести завтра на постоялый двор почтовых карет Литтл-Бэттлфорда. Укладывая принадлежности обратно в письменный набор из грецкого ореха, она заметила, что что-то застряло у задней стенки, не давая вложить в него шкатулку с перьями. Она открыла половинчатую крышку полностью и вытряхнула плоский ящик. Затем ощупала рукой заднюю стенку и почувствовала там что-то холодное и круглое. Анна потянула, и предмет отделился. Когда она вытащила руку, у нее на ладони покоился маленький золотой медальон. На крышке был выгравирован красивый орнамент из причудливых узоров, а на задней стороне прикреплена булавка, так что женщина могла носить его в качестве брошки. Анна нажала маленькое золотое пятнышко около стыка. Медальон открылся. Он был пуст.
Анна снова соединила две половинки и задумчиво потерла большим пальцем гравировку. Она не знала, чей это медальон, и никогда не видела его раньше. У нее возник внезапный порыв швырнуть его через комнату. Как он смел, пусть даже после своей смерти, причинять ей боль таким образом? Разве она не достаточно мирилась со всем этим, когда он был жив, чтобы теперь обнаружить эту маленькую жалкую вещицу, лежащую здесь в ожидании столько лет?
Она подняла руку, зажав медальон в кулаке. Слезы застилали ей глаза.
Затем она сделала вдох. Питер лежит в своей могиле уже шесть лет. Она жива, а он уже давно превратился в прах. Она сделала еще один вдох и разжала пальцы, медальон невинно блестел в ее ладони.
Осторожно Анна положила его себе в карман.
Следующий день был воскресеньем.
Маленькая церковь Литтл-Бэттлфорда из серого камня со склоненной колокольней, построенная еще в Средние века, в зимние месяцы становилась ужасно промозглой и холодной. Анна провела много воскресений, надеясь, что служба закончится до того, как остынет горячий кирпич, принесенный из дома, и ее ноги совершенно замерзнут.
Воцарилась неожиданная тишина, когда женщины Рен вошли в церковь. Несколько быстро отведенных в сторону глаз подтвердили подозрение Анны насчет того, чей поступок стал темой дискуссии, но она приветствовала своих соседей как ни в чем не бывало. Ребекка помахала ей с передней скамьи. Она сидела рядом со своим мужем, Джеймсом, светловолосым мужчиной с довольно объемистым животом. Матушка Рен и Анна присели рядом с ними на скамью.
– Ты, конечно же, ведешь захватывающую жизнь в последнее время, – прошептала Ребекка.
– В самом деле? – Анна заняла себя перчатками и Библией.
– М-м-м, хм-м, – пробормотала Ребекка. – Я понятия не имела, что ты проявляешь уважение к древнейшей в мире профессии.
Это привлекло внимание Анны.
– Что?
– Они еще, надо думать, не обвинили тебя в ней, но некоторые уже к этому близки. – Ребекка улыбнулась женщине позади них, которая наклонилась вперед.
Женщина быстро отпрянула назад и фыркнула. Подруга продолжала:
– Городские сплетни не были так занятны с тех пор, как жена мельника родила ребенка через десять месяцев после того, как он умер.
Вошел священник, и перешептывания прихожан стихли, когда началась служба. Как и ожидалось, проповедь касалась грехов распутной Иезавели, хотя бедный священник Джоунс не выглядел так, будто ему нравилось произносить данную проповедь. Анне стоило только посмотреть на ровную спину словно аршин проглотившей миссис Джоунс в первом ряду, чтобы предположить, кто принимал решение о теме проповеди. Наконец служба подошла к унылому концу, и они поднялись, чтобы выйти из церкви.
– Не знаю, почему они оставили ее ладони и ступни, – сказал Джеймс, когда прихожане начали расходиться.
Ребекка подняла глаза на своего мужа с нежным недовольством:
– О чем ты говоришь, дорогой?
– Иезавель, – пробормотал Джеймс. – Собаки не съели ее ладони и подошвы ног. Почему? Голодные собаки, как мне кажется, не столь разборчивы в еде.
Ребекка улыбнулась и похлопала супруга по руке.
– Не беспокойся об этом, дорогой. Возможно, у них были собаки не такие, как у нас.
Джеймса вряд ли удовлетворило такое объяснение, но ее легкий толчок локтем по направлению к двери отвлек его от раздумий. Анна была тронута, заметив, что матушка Рен и Ребекка стали по обе стороны от нее, а Джеймс охранял ее сзади.
Однако, как выяснилось, она не нуждалась в такой верной баррикаде: не все женщины Литтл-Бэттлфорда осуждали ее. Некоторые молодые женщины так сильно завидовали новой должности Анны в качестве секретаря лорда Свартингэма, что это, казалось, превосходило в их глазах ее сомнительную защиту проститутки.
Анна почти прошла через строй жителей деревни за пределами церкви и уже начинала расслабляться, когда вдруг услышала за плечом приторно-сладкий голос:
– Миссис Рен, я очень хочу, чтобы вы знали, какой храброй я вас считаю.
Фелисити Клиавотер небрежно держала в одной руке маленькую шляпку, чтобы представить в более выгодном свете свое модное платье. Оранжевые и голубые букетики цветов рассыпались по бледно-желтому фону. Юбка открывалась впереди, чтобы обнажить голубую парчовую нижнюю юбку, и вся композиция собиралась складками поверх широкого кринолина.
На мгновение Анна с тоской подумала, как бы ей хотелось иметь такое же красивое платье; но тут матушка Рен высказала свое негодование:
– Анна не думала о себе, когда привезла домой эту несчастную женщину.
Глаза Фелисити расширились.
– Это очевидно. Иначе зачем подвергать себя общественному порицанию, не говоря уже о только что полученном нагоняе с кафедры проповедника. Это так безответственно.
– Не думаю, что мне стоит принимать уроки Иезавели слишком серьезно, – беспечно сказала Анна. – Помимо всего прочего, они могли относиться также и к другим жительницам деревни.
По какой-то причине это довольно слабое возражение заставило фыркнуть ее собеседницу.
– Я ничего не знаю об этом. – Пальцы Фелисити вслепую прошлись по волосам, как пауки. – В отличие от вас, никто не может упрекнуть меня за общество, с которым я поддерживаю отношения. – Натянуто улыбаясь, Фелисити удалилась, прежде чем Анна смогла придумать подходящий ответ.
– Ну и крыса. – Глаза Ребекки сузились подобно кошачьим.
Вернувшись домой, Анна провела остаток дня, штопая чулки: в этом рукоделии она, в связи с необходимостью, весьма преуспела. После ужина она поднялась наверх к своей подопечной и обнаружила, что женщине уже гораздо лучше. Анна помогла ей сесть и упросила съесть немного каши, разбавленной молоком. Перл была довольно симпатичной женщиной, только выглядела несколько потрепанной. В нерешительности она несколько минут крутила локон своих светлых волос, прежде чем наконец разразиться вопросом:
