Барбара Картленд - Ола и морской волк

Он с усилием открыл глаза, и кто-то поднялся в другом конце каюты и подошел к нему.

— Если вы проснулись, милорд, то вашей светлости следует чего-либо выпить, — услышал он голос Гибсона и ощутил на губах поднесенный к нему стакан.

Он сделал несколько глоточков и отвернулся, произнеся раздраженным хриплым голосом:

— Оставьте меня… одного… я устал!

Когда он опять проснулся, то увидел, что в иллюминаторы вливается солнечный свет, и почувствовал, что голова немного прояснилась, хотя во рту ощущалась сильная сухость.

Гибсон вновь подошел к нему, и на этот раз маркиз спросил:

— Который теперь час? Где мы находимся?

— Идем вдоль побережья Португалии, милорд.

В первую минуту маркиз не осознал смысл его слов. Затем он с усилием напряг память, которая словно ускользала от него, и сказал:

— Португалия? Вы хотели сказать — Плимут!

— Нет, милорд. Португалия! Мы уже оставили позади Бискайский залив.

Маркиз изо всех сил пытался понять, о чем ему говорят.

Наконец более уверенным голосом он сказал:

— Какого черта мы здесь? Я дал приказ причалить в Плимуте!

— Я понял так, что вы отменили тот приказ, милорд, и велели капитану идти на юг как можно быстрее. Ветер все время сопутствовал нам, и это был лучший переход, какой я когда-либо видел в заливе. Жаль, что ваша светлость не могли оценить его!

Наступило короткое молчание, и маркиз спросил:

— Вы хотите сказать мне, что я спал с тех пор, как мы готовились подойти к Плимуту?

— Да, милорд. Я не припомню, чтобы ваша светлость спали так долго, — ответил Гибсон. — И я никогда не думал, что кларет, пусть даже целый графин кларета, может оказать такое воздействие.

— Я был пьян? — спросил маркиз.

— Боюсь, что так, милорд. И я впервые видел вашу светлость так «нагрузившимся»!

— И долго я был в этом состоянии?

— Три дня, милорд!

— Я не верю этому!

Маркиз с трудом заставил себя сесть на кровати.

— Три дня! — сказал он как будто сам себе. — И вы думаете, что это возможно от одной бутылки кларета?

— Ваша светлость не пили больше ничего, — ответил Гибсон. — Стюард сказал, что бренди осталось нетронутым.

— Я спал три дня от одной бутылки кларета?

— Их могло быть две, — допустил Гибсон. — Та, что ваша светлость выпили за ужином, и полный графин, поставленный на стол после ужина.

Сидя в постели, маркиз почувствовал, что в голове у него все плывет и кружится, поэтому снова лег.

— Тут что-то не так, Гибсон, — сказал он. — Очень странно! Когда мне станет лучше, я разберусь во всем этом.

— Да, милорд, конечно, милорд, — согласился Гибсон, — но вашей светлости нужен отдых, пока вы не окрепнете.

Маркиз немного помолчал. Затем спросил вслед уходившему камердинеру:

— Молодая леди… — как ее имя?

— Мисс Милфорд, милорд.

— Она еще на борту?

— Да, милорд. Наслаждается каждой минутой путешествия. На палубе с раннего утра до позднего вечера. Мы все говорим, что не видели никогда столь счастливой молодой леди.

Маркиз неподвижно лежал в кровати.

Он начал припоминать, что с ним произошло за последнее время.

Маркиз был тверд в своем решении высадить Олу в Плимуте и послать обратно к ее мачехе, чтобы не нести более никакой ответственности за нее.

Он вспомнил также, как сначала она пришла в ярость и обвиняла его в предательстве. Но потом была удивительно любезной, особенно за ужином.

Медленно, поскольку это стоило ему усилий, он попытался восстановить в памяти все, что было сказано, все, что происходило.

Он припомнил тост, который она предложила, затем налил немного кларета в ее бокал и наполнил свой, как она уронила под стол свою бриллиантовую брошь.

Он достал ее, после чего она поблагодарила его и приподняла свой бокал со словами:

«Пить до дна!»

Он тихо воскликнул.

Как раз после того, как он выпил свой бокал кларета и подумал, что у вина странный привкус, он погрузился во мрак и ничего не помнил.

Маркиз быстро смекнул, что с ним стряслось, хотя и казалось невероятным, что в реальной жизни могут произойти события, описываемые в романах Вальтера Скотта. Он был уверен в том, что, когда поднимал ее брошь, Ола каким-то образом ухитрилась что-то подбавить в его вино.

«Но разве могла она носить с собой наркотики?» — поражался он.

Вспомнив, какой тяжелой была голова и смутной память, когда он проснулся в первый раз, его внезапно осенило, что он уже когда-то пережил подобное состояние.

Это случилось, когда он сломал себе ключицу на охоте, и к нему в Элвин был вызван доктор. Он испытывал мучительную боль, когда доктор вправлял кость.

Он всех и вся проклинал от боли, и доктор открыл свой кожаный чемоданчик, вынул маленькую бутылочку и налил какой-то темной жидкости в чайную ложку.

— Выпейте это, милорд.

— Что это? — спросил маркиз.

— Всего лишь опий, но он притупит боль.

— Снадобье для женщин! — сказал презрительно маркиз.

— От женщин, конечно, не требуют такого презрения к боли, как от мужчин, — ответил доктор, — но я всегда считал, что страдать без необходимости вовсе не обязательно.

— Да, вы правы, — согласился маркиз.

Он принял опий и обнаружил, что он сильно помог ему, хотя на следующее утро и проснулся с тяжелой головой и такой же сухостью во рту, как теперь.

Конечно, Ола дала ему именно опий, и он упрекал себя за то, что оказался глупцом, не заподозрившим ее намерений, когда она держалась с ним так любезно.

Ведь он знал, что она решила не возвращаться к своей мачехе с такой же твердостью, с какой он решил отправить ее туда.

«Проклятие, эта женщина победила!» — раздраженно думал маркиз.

Остаток дня он то урывками засыпал, то недолго бодрствовал, и каждый раз, приходя в сознание, он все больше злился от того, что Ола смогла обвести его вокруг пальца.

Но теперь уже он, по сути дела, ничего не мог предпринять, кроме того, чтобы доставить ее куда-нибудь на побережье Средиземного моря.

Он предполагал, что они давно уже миновали Лиссабон.

Следующим цивилизованным портом на пути будет Гибралтар, и поскольку он находился в британском владении, то пришлось бы прибегнуть ко всяким изощренным объяснениям, почему маркизу Элвингтонскому захотелось оставить привлекательную и столь юную особу на берегу в затруднительном положении и отправиться далее одному.

«Пожалуй, я мог бы высадить ее в Марселе или Ницце», — думал он и спрашивал себя, а не изобретет ли она какие-то еще хитрости, чтобы разрушить его планы, если он откроет их ей.

После крепкого ночного сна он чувствовал себя бодро и в сравнительно неплохом расположении духа, если не считать его продолжающейся злости на Олу.