Барбара Картленд - В объятиях любви

Другие джентльмены вели себя отвратительно. Если бы она осталась с одним из них, она предпочла бы выброситься из окна.

Девушка выбралась из постели, ощущая недостаток свежего воздуха. От жажды у нее пересохли губы.

Несмотря на приказ маркиза, ей так и не принесли лимонад, о котором она просила прошлым вечером.

Выйдя на середину комнаты, она рассеянно взглянула в сторону камина — и замерла.

Над ним висел большой портрет мужчины.

Мастерски изображенный — очевидно, великим художником, — мужчина стоял, небрежно облокотившись на богато украшенную урну. И было в нем что-то настолько живое, он был так полон энергии, что ей показалось, будто он сойдет сейчас с картины и она заговорит с ним.

Она была так поражена и зачарована этим зрелищем, что не слышала, как в комнату вошел маркиз, и когда он поприветствовал ее за спиной, она вздрогнула от испуга.

— Я вижу, вы восхищаетесь третьим герцогом, — заметил он. — Я слышал, что он был великой личностью, и думаю, что если бы он оказался здесь, он устыдился бы поведения его дочери.

Аспазия не отвечала, и маркиз взглянул на картину, добавив:

— Хотел бы я быть знакомым с ним. Если бы он возвратился в свой дом, я думаю, у нас не было бы тех трудностей, с которыми мы теперь встретились.

Аспазия все еще молчала, завороженная, и маркиз сказал:

— Я думаю, нам следует уйти отсюда как можно скорее, если вы хотите избежать встречи с герцогиней или с той женщиной, которая вчера следила за нами.

Аспазия воскликнула в ужасе, и маркиз сказал ей:

— Пойдите и смойте сон с ваших глаз, а я поищу что-нибудь для вас поверх платья.

Она подчинилась ему, быстро пройдя в ванную, где не только умылась из кувшина с холодной водой, но и наконец выпила целый стакан воды.

Она увидела, что маркиз выкупался, налив ведро холодной воды в серебряную ванну, и подумала, что, придя домой, она сделает то же самое, чтобы смыть с себя ужасы прошлого вечера.

Маркиз прав, она должна выбраться отсюда как можно быстрее.

Она вернулась в спальню, маркиз завязывал галстук перед зеркалом.

На нем были бриджи для верховой езды и отполированные до блеска ботфорты. Не поворачивая головы, он сказал:

— Я положил на кровать накидку, которая прикроет вас.

Аспазия увидела, что он приготовил для нее свою черную вечернюю накидку с атласной подкладкой и бархатным воротником, и когда она, набросив ее, запахнула воротник на шее, она скрыла ее платье, лишь чуть-чуть высовывающееся внизу.

— Благодарю вас, — сказала она. — Это прекрасно подойдет. Но на чем мы поедем?

— Я уже подумал об этом, — ответил маркиз.

Говоря это, он подошел к гардеробу и достал из него френч для верховой езды из серого габардина.

Надевая его, он продолжал:

— Хотя мои конюхи привыкли вставать рано, я думаю, что даже они еще спят в этот час. Так что, если в конюшне не окажется никого, я сам оседлаю свою лошадь и отвезу вас, посадив перед собой.

— Я.., доставляю вам столько.., хлопот, — робко сказала Аспазия, думая о том, как неудобно ему будет ехать с нею.

Улыбнувшись ей, маркиз сказал:

— На самом же деле — хотя вам, наверное, будет трудно поверить этому — я рад возможности посоперничать с герцогиней, и надеюсь выйти победителем!

— Я молюсь изо всех сил, чтобы вы победили, — сказала Аспазия.

— Я уверен, что ваши молитвы никогда не остаются без ответа, — сказал он. — А теперь пойдемте, и молитесь, чтобы нас не увидели.

Сказав это, он осторожно открыл дверь спальни и выглянул в коридор.

Как он и ожидал, свечи в подсвечниках сильно обгорели, но и в слабом свете было видно, что в коридоре никого нет.

Он потянулся к Аспазии, стоявшей сзади, и взял ее за руку. Затем, закрыв дверь спальни, он повел Аспазию по коридору, двигаясь тихо и очень осторожно.

Он миновал главную лестницу, не желая спускаться по ней, и сквозь балюстраду Аспазия увидела дежурного лакея, спавшего возле парадной двери в большом мягком кресле с высоким подголовником.

Они прошли дальше, и — как, очевидно, предвидел маркиз — вышли к другой, запасной лестнице, выведшей их вниз, на первый этаж.

Аспазия подумала, что, если бы они прошли вперед, они вышли бы к столовой, а за нею — к кухне, где должны были вскоре появиться слуги, чтобы начать готовку и уборку.

Маркиз нашел боковую дверь и открыл ее, отодвинув внутренний засов.

Дверь вывела их из дома, и они оказались среди разросшегося кустарника, в котором пролегала узкая тропинка, заканчивающаяся в той части сада, которая располагалась недалеко от конюшен.

Это и была их цель, и Аспазии хотелось похвалить маркиза за то, что он безошибочно вывел ее сюда, но она решила промолчать.

Она не знала, что маркиз был крайне доволен собой, столь точно восстановив в памяти план дома и выйдя именно в том месте, которое наметил.

В конюшне стояла полная тишина, и — маркиз догадывался — там дежурил лишь один молодой конюх. Он спал на куче сена в пустом стойле.

Он сразу же проснулся, услышав обращение к нему, и, очевидно, ожидал выговора, страшно обрадовавшись, когда вместо этого получил щедрое вознаграждение за то, что оседлал жеребца маркиза.

Выведя жеребца из конюшни, маркиз посадил Аспазию в седло и вскочил на коня, усевшись позади нее.

Она пыталась занять как можно меньше места в седле, но он обхватил ее левой рукой, прижав к себе, а правой управляя жеребцом, и они выехали из усадьбы довольно хорошей рысью.

Только когда они были уже довольно далеко от дома, он заговорил с Аспазией, впервые с тех пор, как они вышли из спальни:

— Вы должны направлять меня, — сказал он.

— Я думаю, лучше будет, — ответила она, — если мы поедем к моему дому тем же путем, которым я приехала сюда.

Так нас никто не увидит.

— Это разумно, — согласился маркиз, — а когда я возвращусь сюда, я скажу, что отвез вас домой потому, что вы пожелали уехать пораньше.

— Разве это обязательно.., говорить?

— Я никогда не лгу, если в этом нет абсолютной необходимости.

Аспазия вспомнила, как подобное говорила и ее матушка:

"Я ненавижу ложь и не правду, — однажды заметила она своим мягким голосом, — но если нам приходится лгать, чтобы спасти кому-нибудь жизнь или же чью-либо репутацию, тогда мы называем это «белой ложью», которая не заслуживает порицания. — И подумав немного, миссис Стэнтон добавила:

— В этом случае ложь должна быть убедительной и как можно более правдивой".

Аспазия понимала, что имела в виду ее матушка, и знала, что сейчас «белая ложь» совершенно необходима, а следовательно, простительна.

Они довольно долго ехали в молчании, прежде чем маркиз сказал: