Джулиана Грей - Чтобы встретиться вновь
Действительность оказалась не такой простой. Мистер Бёрк проводил время в основном в своей мастерской ниже по холму, Уоллингфорд если не ездил верхом, то сидел с надутым видом в библиотеке, а вот Роланд шатался везде. Лилибет слишком много думала о том, как избежать встреч с ним, и без труда прогоняла прочь неприятные мысли и предположения, заменяя более неотложными заботами: как, к примеру, спрятаться за деревьями, пока его милость, посвистывая, бредет на прогулку, или проскользнуть в кухню, если он идет по коридору.
Но стоило открыть утром глаза, и она вспоминала.
– Мама, – толкнул ее в плечо Филипп, как делал каждое утро в половине седьмого. – Можно мне уже встать?
– Да, мой милый, – ответила она, как отвечала каждое утро. – Спустись вниз и попроси Франческу налить тебе молока.
Он влажно чмокнул ее в щеку и исчез. Дверь заскрипела, царапнув древние плиты, как каждое утро. Какое-то время Лилибет лежала, глядя на темные деревянные балки потолка, на пожелтевшую старую штукатурку между ними. Сколько им лет? Века, не меньше. Наверняка все эти годы множество женщин открывали глаза и видели те же самые мельчайшие детали. Она повернулась на бок, лицом к окну. Вчера ночью она оставила его приоткрытым, и теперь, с первыми бледными лучами солнца, в комнату проникал утренний воздух: свежий запах зеленой травы с оттенком сена и навоза из конюшни, сладость цветущих яблонь из ближнего сада. Кто-то неподалеку смеялся, легко и радостно. Возможно, Абигайль, которая идет доить коз. Все это так несправедливо! Леди Пемброк, как всем известно, меняет любовников каждый квартал и даже котенка ни разу не родила. Собственный муж Лилибет, лорд Сомертон, переспал с каждой шлюхой Лондона, и ни одна из этих несчастных ни разу не омрачила внушительного порога на Белгрейв-сквер своим появлением с бастардом на руках. А Лилибет согрешила только один раз. Один-единственный опрометчивый украденный миг, мгновение помешательства, ни разу не повторившееся.
Она резко поднялась с постели и подошла к комоду. Над ним висело прикрепленное к стене зеркало в темной раме, местами покоробленное, с серебряным покрытием, от времени пошедшим пятнами. На нее уставилось ее отражение, искаженное, призрачное в этом бледном утреннем свете, с широко распахнутыми голубыми глазами.
Почему она так удивляется? В конце концов, Филипп родился ровно через девять месяцев после первой брачной ночи, к вящей гордости Сомертона и облегчению его родителей. Когда месяц назад она стояла в конюшне, застегивая пальто и слыша, как панически колотится в ушах сердце, то чувствовала теплую струйку семени Роланда, стекавшую по ноге, как маленькая змейка: осязаемое доказательство плотского греха.
Лилибет взяла кувшин с водой, налила в щербатый бело-синий таз для умывания и трясущимися руками поплескала в лицо, на шею. Холодная вода каплями стекала за высокий ворот ночной рубашки, по ложбинке между грудями и высыхала где-то на теплой коже живота.
Неужели она думала, что сможет скрывать свое прегрешение вечно? В самом деле верила, что если преступление не повторится – если она больше не ляжет (блаженно, греховно) с лордом Роландом Пенхэллоу ни наяву, ни в мыслях, – то получится, будто ничего и не случилось?
В дверь негромко постучали.
Лилибет резко повернулась.
– Кто… – начала она и тут же поняла, что едва слышно, по-утреннему пищит. Она откашлялась, прочищая горло, и сделала еще одну попытку: – Кто там?
– Всего лишь я, – послышался голос Абигайль, и через мгновение появилась сама Абигайль, одетая в желтое домотканое платье и пахнущая козами.
– Ты уже закончила дойку? – спросила Лилибет.
– Сегодня мои козы вели себя очень благосклонно. Такой чудесный день! Почему ты до сих пор не одета?
– От лени, наверное. – «Или из-за чертовой, дважды проклятой беременности, перевернувшей все мои планы и угрожающей надежде удержать при себе Филиппа». – Выбери что-нибудь для меня, ладно?
Абигайль испустила тяжелый вздох и подошла к платяному шкафу.
– Выбирать-то не из чего. Почему ты взяла так мало одежды?
– Очень спешила. Да и какая разница, в чем я хожу?
– Хмм. – Абигайль распахнула дверцу шкафа и с очень сосредоточенным видом уставилась на скудный выбор платьев. – Какого цвета ты чувствуешь себя сегодня?
Лилибет засмеялась.
– Я вообще никогда не чувствую себя никакого цвета. А ты?
– О, всегда. Сегодня утром я почувствовала себя желтой еще до того, как увидела на небе это прелестное большое солнце. А вчера скорее зеленой, хотя у меня нет зеленого платья и пришлось ограничиться этим дрянным красновато-коричневым, которое я терпеть не могу.
– Если ты его не любишь, зачем носишь?
– Затем. – Абигайль произнесла это так, словно ответ был настолько очевиден, что даже ребенок не стал бы спрашивать. – Красновато-коричневый! – Она с отвращением сжала губы.
– Странная ты девушка. Ну, тогда синее, раз уж я должна выбирать.
– Синее? Ты сегодня синяя? – Абигайль нырнула в шкаф и вытащила из него темно-синее платье с длинными рукавами и чем-то угрожающе напоминающим турнюр. Она наморщила носик. – Сколько лет этому платью?
– Всего год или два. Может быть, три. – Лилибет нахмурилась.
– Ну, ты больше не можешь ходить с турнюром. Даже деревенские девушки его не носят, а они считают себя счастливицами, если им достанется единственный журнал мод в год. А это подойдет? Правда, оно скорее фиолетовое, зато покрой тебя не опозорит. – Она повернулась как раз тогда, когда ночная рубашка Лилибет упала на пол. – О! Ты такая очаровательная в этом свете. Я бы с удовольствием нарисовала тебя. Ну то есть если бы умела рисовать.
Лилибет схватила сорочку и нервно засмеялась.
– Не такая и очаровательная. В конце концов, у меня уже есть ребенок.
– Да, но ты все равно безупречна, негодница. Такая гладкая кожа и восхитительные пропорции. Ничего удивительного, что бедняга Пенхэллоу тебя боготворит.
– Чушь, – резко бросила Лилибет и схватила с комода корсет.
– О, ну не будь дурочкой. Ведь совершенно очевидно, как он на тебя смотрит. А потом ты кидаешь на него этот твой высокомерный взгляд и замораживаешь беднягу на месте. Зашнуровать?
– Пожалуйста. Только не очень туго, – торопливо добавила Лилибет.
Она ощутила руки Абигайль у себя на талии. Та быстрыми, умелыми движениями начала затягивать шнуровку. Это только воображение или новая, угрожающе знакомая полнота выпирает над отороченным кружевами краем корсета? И соски стали немного темнее, чем раньше?
