Екатерина Мурашова - Глаз бури
– А вы б на моем месте упустили возможность?
….
– Мне не нужно никакое наследство, да и самих вас в глаза бы не видал. Обоих!
– Кто ж станет верить вашему слову?
…
– Что ж откладывать? Анне Сергеевне никакие преследования угрожать более не будут…
….
– Лизавета с давних лет была предана мне, как кошка. Подумайте. Зачем бы я стал?…
– А кто ж тогда?
– Если не вы, то я и представить не могу…
….
– … не понять, да и нужно ли это кому? Пожалуй, не нужно, хотя маман это разочарование, возможно, убьет.
– Ты ожидаешь от меня?…
– Помилуйте! Ни в коем разе! Это же не в моих интересах, в конце концов…
Пока они так разговаривали о чем-то своем, насквозь мне непонятном, на площади перед пожарищем произошли очередные перестроения. Все собравшиеся разбились как бы на две крайние группы, между которыми поместились: уже упомянутый мною господин казенного вида, двое городовых, которые перед ним держались с умеренным подобострастием, исправник и наш швейцар Мартынов, который по собственному скудоумию всегда инстинктивно тянется к любому начальству, способному отдавать внятные приказания.
Группы же скучковались по признаку, который так и остался для меня неясен. Проще всего было бы предположить: простые и благородные. Однако, все явно было не так просто. Среди как бы благородных стояла бедно одетая девушка-медичка с незначительным, но добрым лицом. Среди как бы простых – студенты и уже знакомая мне барышня Камышева, которая как-то приходила к хозяину. Отчего они разделились и что между ними всеми происходило?
Туманов и Шталь между тем закончили явно тягостный для обоих разговор. Старая баронесса Шталь, которую под руку поддерживала одна из прибывших в карете барышень, слабо поманила Ефима рукой. Он поколебался, но подошел и, холодно взглянув на мать, подставил ей локоть.
– Софи! – позвала похожая на курицу женщина.
Я оглянулся и тут же разглядел ее. Барышня Софья стояла, придерживаясь рукой за какую-то обгоревшую конструкцию, оставленную пожарными, и напоминала повисшее в безветрии знамя.
– Софья Павловна! – с каким-то нервическим весельем крикнул примеченный мною ранее мастеровой. – Идите сюда, к нам! Они там все уже свое отыграли! За нами будущее!
Барышня Софья ошалело озиралась, словно силясь понять: чего от нее хотят?
«Идите к нему! К хозяину!» – чуть было не крикнул я, но, понятное дело, удержался. Кто я такой, чтоб так мешаться в чужую жизнь? Тем более, в жизнь Софьи Павловны…
Медленно, шаг за шагом барышня Софья стронулась с места и пошла. Ефим Шталь наблюдал за каждым ее движением радостным, изумленным и плотоядным взором. Женщина-курица плавно раскинула объятия, похожие на растопыренные крылья квочки. Девушка-медичка побежала навстречу, что-то быстро лопоча. Втянув в себя Софью, группа быстро успокоилась, как успокаивается пруд, в который швырнули булыжник.
Все взгляды скрестились на одном месте. Художник накладывал на картину завершающие мазки, на ходу меняя и исправляя замысел. Михаил Туманов словно стряхнул с себя апатию, гнев и усталость, выпрямился во весь свой огромный рост и неожиданно рассмеялся. Его искренний смех кнутом ударил по натянутым нервам присутствующих.
– Пойдем отсюда, Иосиф, – сказал он, легко поднимая с земли тело покойного друга. – Жаль, что ты не можешь всех их видеть сейчас. Тебе бы понравилось…
Может быть, это и не было правильным с какой-то, а то и со всех точек зрения, но с пожарища я ушел вместе с ними – с Михаилом Тумановым, хозяином сгоревшего игорного дома и его мертвым другом – безбожником и содомитом Иосифом Нелетягой…
Глава 42
В которой Софи описывает подруге почти те же события, но со своей точки зрения, а у Грушеньки сбываются мечты
15 числа, июля месяца, 1990 года от Р. Х., С-Петербург
Здравствуй, милая Элен!
Знаю, что с нетерпением ждешь от меня душевного отчета о событиях, которым стала невольным свидетелем. Я же только нынче собралась с силами. Прости.
Вероятно, следует начать заранее, со случившегося накануне, то есть в вечер, предшествовавший пожару в Доме Туманова. Проводив Михаила, я почти весь следующий день провела в его апартаментах. Писала, бродила по комнатам, болтала с юной горничной Таней, беседы с которой меня изрядно забавляют – с одной стороны, она воспринимает меня чуть ли не как оракула, с другой – жутко упряма и по каждому вопросу имеет свое, неизвестно откуда взявшееся, но достаточно упругое мнение. Любая, даже самая маленькая победа в спорах с ней дается мне упорным трудом, и оттого доставляет удовольствие.
К вечеру я просто завалилась на кровать, еще хранящую запах Туманова, и уже почти засыпала, когда мальчишка-гардеробщик принес мне записку, состоящую всего из одной строчки:
«Мистраль, пожалуйста, спуститесь сейчас же. Жду у черного выхода.
Ваш Ефим»
Подчерк со знакомыми прихотливыми завитушками я узнала сразу же, и, не подозревая никакого подвоха, но волнуясь за приятеля, быстро натянула первое попавшееся платье, накинула шаль и сбежала вниз. Ефим, я знала, вовсе не паникер, и если зовет срочно, значит, и вправду что-то случилось. Может быть, эта встреча разъяснит загадку портрета, увиденного мною у Саджун – так я думала. И, увы, не ошиблась!
У черного выхода никого не оказалось. Я вышла на улицу и сразу же заметила черную карету, стоящую недалеко от входа. Знакомую карету, Элен! Как бы не веря своим глазам, я сделала несколько шагов вперед. И вот – материализовавшись словно по знаку моей памяти, высокая гибкая фигура в черном плаще и черной маске выскользнула из распахнувшейся дверцы…
Я должна была бы сразу бежать назад, но ноги словно отказались мне повиноваться. В разом опустевшем мозгу билась мысль-надежда-страх о том, что неведомый злодей ловко воспользовался запиской, написанной Ефимом, обманул и его вместе со мной… Увы! Все эти надежды развеялись очень скоро, и я вынуждена была признаться себе, что знание о действительном положении вещей давно уж гуляло по краю моего сознания, и только лишь мое собственное сопротивление правде не давало ему вполне актуализоваться.
Когда я очнулась, то лежала на кровати полностью одетая и к тому же накрытая покрывалом. Ефим сидел в кресле напротив, разумеется, без маски, но все еще в своем шутовском черном наряде.
Злоба буквально душила меня, и я не стала вскакивать и бросаться на него с кулаками потому лишь, что вовремя вспомнила о слабости, которая следует за тем способом усыпления, которому он меня подверг. Резко вскочив, я скорее всего попросту растянулась бы на полу у его ног. «Но этого удовольствия он не получит!» – решила я.
