Кровь Кенигсмарков. Книги 1-2 - Жюльетта Бенцони
И они наступили 15 января 1746 года. В этот день Мориц, отправив гонца с письмом о намерении взять Брюссель в Версаль, отдал приказ о наступлении в атмосфере всеобщего изумленного молчания. Никто не знал о готовящемся нападении, даже сам Левендаль, друг и союзник, который как раз отбыл в Версаль, где король должен был наградить его голубой лентой[124].
Отступление французской армии быстро заметили австрийцы, которыми теперь командовал князь фон Кауниц, премьер-министр, имевший прекрасные дипломатические задатки, но не обладавший ни одним из качеств, необходимых для полководца. Он приказал городу готовиться к обороне и намеревался даже сжечь предместья, чтобы сделать эту оборону более надежной, как вдруг, к его глубочайшему удивлению, доставили следующее послание от маршала французской армии:
«В надежде, что Ваше превосходительство не сочтет за оскорбление мою вольность, продиктованную желанием сохранить прекрасные предместья, украшающие город Брюссель, я пишу вам это послание. Разрушение городов Ипр, Турне и Ат совершенно не осложнит мне взятие столицы, и ошибкой было бы считать, что здания за пределами защитной зоны могут дать какое-либо преимущество осаждающим; их уничтожение может принести пользу только в случае внезапного нападения, но есть и другие способы защитить себя от этого.
Ваше превосходительство, вы не должны видеть в этом письме уловку, стоит лишь вспомнить мои собственные шаги во время последней кампании в Лилле. Армия располагалась на Сизуенской равнине, и моей первой заботой было не позволить генералу, командовавшему в городе, сжечь предместья. Я, конечно же, не взял бы на себя смелость давать вам столь противоречащий здравому смыслу совет, если бы не мог доказать свою правоту».
Кауницу потребовалось несколько минут после прочтения этого необычного послания, чтобы прийти в себя, но он был достаточно умен, чтобы внять стратегическому совету своего врага: предместья не будут сожжены... Что даст Морицу прекрасную возможность без всякого шума захватить эти самые предместья.
Письмо датировалось 28 января. Немного поразмыслив, Кауниц предложил капитуляцию, но с условием почетных условий сдачи и освобождения гарнизона. Мориц ответил, что не уверен, что ему удастся помешать своим солдатам, этим «непослушным муравьям», разграбить город, если придется брать его штурмом. Вслед за этим Кауниц отправил к нему парламентеров, буквально излучавших высокомерие.
— Не надейтесь, что сдача города будет означать для нас полное поражение, — заявили они. — Мы ждем подкреплений!
— Ну и прекрасно! Я это полностью одобряю! Честные люди, ожидающие помощи, не должны сдаваться. Так вернитесь же в город и защищайтесь, господа! — улыбаясь, ответил им маршал.
В итоге Кауниц согласился на капитуляцию и пленение гарнизона, но с условием, что у него будет четыре дня на эвакуацию населения города. Так он попытался сжульничать и выиграть для себя время, в надежде, что враг не знает об армейском корпусе в Антверпене, находившемся под командованием князя Карла-Августа Вальдекского[125]. Но он сильно ошибался: Мориц уже давно разместил охранные посты на дороге из Антверпена. В результате Кауниц был разбит в пух и прах. А 20 февраля, после нескольких пушечных выстрелов, Мориц Саксонский, пройдя через нетронутые предместья, вошел в целый и невредимый Брюссель, понеся при этом минимальные человеческие потери. Гарнизон города был пленен, но обращались с ним достойно. А победитель сел писать своему королю письмо, в котором сообщал, что захватил для него вражеский город. Но маршал так и не смог усидеть в Брюсселе и лично отправился в Версаль, чтобы, помимо пятидесяти двух захваченных знамен, преподнести правителю исключительный подарок, обнаруженный во дворце наместника, — личный штандарт короля Франциска I, захваченный в 1525 году в Павии Карлом V.
На этот раз торжество было еще более значительным. По пути к Парижу маршала бурно приветствовали жители деревень и городов. Король расцеловал его в щеки, представил маркизе де Помпадур, которая изящно приветствовала маршала и тут же заявила, что они обязательно подружатся, предоставил ему привилегию входить в свиту короля, что являлось главной придворной наградой, поскольку это давало право находиться с королем в любом месте, где бы тот ни находился. И наконец, как символ того, что прославившийся маршал теперь навеки связан с Францией, король предоставил ему французское подданство. Теперь Мориц Саксонский стал французом!
Париж не отставал от Версаля. После того как город поприветствовал своего героя, «Гранд-опера» увековечила его триумф в присутствии Людовика и двора. 18 марта ставили «Армиду». В прологе появилась мадемуазель Мец, исполнявшая арию Славу, и она запела чистым сопрано:
Пусть мир навеки подчинится
Тому герою, что я так люблю...
При этих словах она приблизилась к ложе, где и сидел вышеупомянутый герой с несколькими друзьями, и протянула ему лавровый венок. Улыбнувшись и покраснев, Мориц отрицательно замотал головой. А зал взорвался криками:
— Возьмите его! Ну возьмите же!
Все встали. И, когда он снова покачал головой, герцог де Виллеруа принял венок из рук певицы и водрузил его на голову Морица под бурные аплодисменты зрителей.
Всеобщее обожание доходило практически до сумасшествия. Французская академия даже предложила ему почетное место в своем составе. Разве не его перу принадлежит замечательный трактат о войне и военном деле? Но от этого предложения Мориц отказался не просто с улыбкой, а уже со смехом:
«Это мне пойдет так же, как коту перстень, — написал он герцогу де Ноайю. — Я даже с орфографией не в ладах».
На самом деле написанный его рукой текст выглядел примерно так: «Эта мне пайдет как кату перстэн». Что ж, неграмотность маршала не оставляла никаких сомнений.
Само собой, это обожание было отнюдь не единодушным. Имелись и завистники, и ревнивцы, и просто недоброжелатели, которые упорно видели в Морице лишь грубоватого солдафона. Первым из них был, конечно же, принц де Конти, ненависть которого не позволяла ему увидеть в маршале черты настоящего военачальника. Обещание не ввязываться с маршалом в ссору, данное королю, лишь еще больше усиливало его неприязнь к Морицу, и, чтобы дать выход бушевавшему в нем гневу, принц нашел довольно низкий способ отомстить. Услышав однажды, как
