Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
— Постарайтесь же устроить так, чтобы вас долго упрашивали, мадемуазель,— отвечала я,— никто вам не препятствует. Разъясните это господину де Вальвилю; по его письму к госпоже Кильнар видно, что ему такое разъяснение нужнее, чем мне: не похоже, чтобы он собирался вас «упрашивать», и следовало бы указать ему, в чем состоят в этом случае его обязанности.
— Нет, эта девчонка совсем сошла с ума! — воскликнула мадемуазель Вартон, крайне уязвленная моим замечанием.— Какая неслыханная дерзость! А ее тон! Сколько надменности! Откуда это наигранное достоинство? Откуда эта гордая осанка?! Все ясно: она обворожила этого дурачка своей напыщенной чувствительностью и вскружила голову недалекой женщине, которой кажется, что она нашла восьмое чудо света...
— Замолчите, мадемуазель, замолчите,— перебила я ее, едва не задохнувшись от гнева,— не смейте оскорблять госпожу де Миран, я этого не потерплю; ни за какие блага в мире я не допущу обидных для нее речей.
— Ну еще бы! — отвечала мадемуазель Вартон презрительно.— Вы ей многим обязаны; если бы не она, вы не посмели бы говорить дерзости и проявляли бы должное уважение к особам, того достойным; да вам бы не довелось и вообще с ними столкнуться.
— Может быть, и довелось бы, мадемуазель,— отвечала я, рыдая,— если господь создал вас нарочно, чтобы причинять мне огорчения, то судьба непременно заставила бы меня попасться вам на глаза; я не могла избежать встречи с вами, худшего несчастья моей жизни, мне пришлось сносить ваш скверный характер, терпеть ваши капризы, жалость ваша ко мне была оскорбительна, но теперь вы прибавляете к ней еще и брань! Когда это кончится? Или вы задались целью свести меня в могилу? Я все вам отдаю, зачем же еще мучить меня? Да! Одной лишь доброте госпожи де Миран я обязана честью оказаться подле вас, мадемуазель, видеть вас, говорить с вами. Другая на моем месте сказала бы, что она охотно бы обошлась без этого удовольствия, но я молчу. Однако благоволите объяснить, по какому праву вы выражаетесь непочтительно о моей благодетельнице! Вы смеете называть ее «недалекой женщиной»! Дай бог, мадемуазель, дай бог, чтобы о вас, при желании сказать дурное, выразились бы так же. Почему вы позволяете себе обижать обездоленную девушку, которая не сделала вам ничего плохого? Ведь это странно в конце концов! Вы нарушаете покой посторонних людей и их же в чем-то обвиняете. Что вам нужно? В чем дело? Что все это значит?
Мадемуазель Вартон молчала.
— Если состояние, имя, положение в свете делают людей такими несправедливыми,— продолжала я,— я благословляю небеса за то, что ничего не имею, не знаю своего имени и не считаю себя знатной дамой; уж лучше быть одинокой и безвестной и пользоваться милостями сострадательных душ, чем делать других несчастными только потому, что тебя за это не накажут; человечность, доброта — удел бедняков, честных бедняков; с ними бедный человек может жить спокойно; пусть он и страдает, но зато ему ниспосылается утешение всякий раз, как он остается наедине с собой; я не завидую вам, мадемуазель, напротив; я бы не хотела ни обладать вашим богатством, ни думать так, как вы!
Мадемуазель Вартон поднялась. Ответ ее не обещал быть кротким, мои реплики — еще менее; к счастью, моя добрая утешительница, милая монахиня, вошла в комнату. Мы обе замолчали, но она успела услышать часть нашего разговора, и по взгляду, какой она бросила на мою соперницу, видно было, что поведение той весьма ей не понравилось.
— Фи, мадемуазель! — сказала она спокойно, но немного высокомерно.— Фи, что за тон! В чем вы смеете упрекать вашу подругу? Чем перед нею кичитесь? Своими деньгами и некоторыми преимуществами, доставшимися вам без всякой вашей заслуги? Слишком высоко ценя эти преимущества, вы признаете, что с утратой их утратили бы и все свое превосходство, что вам нечего предложить взамен, если бы случай лишил вас состояния. Знайте же, мадемуазель, что надменность роняет людей, вызывает презрение к ним и лишает их уважения; кто требует почестей, тот показывает, что жаждет их, но отнюдь не заслуживает.
Этот выговор, судя по всему, не произвел особого действия на мадемуазель Вартон. Не ответив ни слова монахине, она повернулась ко мне и сказала:
— Марианна, я пришла сюда, чтобы просить вас передать госпоже де Миран следующее: странные понятия ее сына я считаю для себя оскорбительными; когда моя матушка захочет выдать меня замуж, она сама выберет мне жениха, и сильно сомневаюсь, чтобы выбор ее остановился на господине де Вальвиле. Попросите этих людей от моего имени вычеркнуть меня из памяти и забыть, что они когда-либо видели меня. Вы поняли, Марианна?
— Поняла, мадемуазель, поняла,— ответила я.— Но ничто не обязывает меня исполнять ваши поручения. Вы можете исполнить их сами.
Она бросила на меня взгляд, которым хотела выразить презрение, но выразила лишь ярость и досаду, несмотря на все свои усилия. Затем она присела перед монахиней и вышла вон, даже не кивнув мне головой.
Как только она ушла, мне стало много легче: я избавилась от одного огорчения, но лишь для того, чтобы отдаться другому. Вальвиль приходил, и я не приняла его. К чему приведет этот неслыханный шаг? Я решила спросить мнения моей милой монахини, и она дала мне хороший совет. Но прежде чем приступить к описанию самой интересной полосы моей жизни, позвольте мне передохнуть. По правде говоря, маркиза, меня пугает обилие событий, о которых надо рассказать; как изложить их на бумаге? Необходимо хорошенько все обдумать, а пока прощайте.
Примечания
1
Шиллер. Ф. Статьи по эстетике. М.; Л.: Academia, 1935 C. 242-243
2
Arland M. Preface//Marivaux. Romans. Recits. Conteset nouvelles. P.: Gallimard. 1979 Р 30.
3
«Роман испытания... строится как ряд испытаний главных героев, испытаний их верности, доблести, смелости, добродетели, благородства, святости и т. п.» (Бахтин М. М. Роман воспитания и его значение в истории реализма//Эстетика словесного творчества. М., 1979. С 190).
4
Во времена Мариво писатели редко внимательно правили гранки своих книг. Эти заботы, особенно при повторных публикациях, целиком ложились на плечи издателей. Последние же часто весьма произвольно обращались с текстом произведения, совершенно не принимая во внимание то, что теперь называется «авторской волей». Не избежала этой участи и «Жизнь Марианны». Уже в собраниях сочинений 1765 и 1781 гг. текст романа был существенным образом «исправлен»; кроме того, в эти издания вкралось большое число корректорских и типографских ошибок (особенно много было пропусков отдельных слов). Еще дальше пошел издатель М. Дювике, выпустивший в 1825—1830 гг. новое собрание сочинений Мариво. Он заменял «неудачные», по его мнению, слова, вычеркивал фразы, разбивал свойственные писателю длинные предложения на короткие, в духе современной «рубленой прозы». «Новации» Дювике кочевали из издания в издание в течение всего XIX и первой половины XX в. (вплоть до двух изданий, 1948 и 1949 гг., выпущенных известным писателем и литературоведом Марселем Арланом). Лишь в 1963 г. благодаря библиографическим и текстологическим изысканиям профессора Сорбонны Фредерика Делоффра, одного из лучших знатоков жизни и творчества Мариво, появилось критическое издание «Жизни Марианны», возвратившее роману его первоначальный, подлинный вид. Настоящий перевод сделан по этому изданию.
