Юлия Андреева - Тюремная песнь королевы
Густав Денье поклонился.
– Было бы неплохо, мессен Денье, чтобы на слушаньи дела прозвучал еще хотя бы один аргумент против брака. Вы меня поняли?
– Но что же могу сделать я? – Густав Денье поскреб подбородок. – Вы бы хоть намекнули, ваша милость. Мы люди маленькие, откуда нам знать…
– А что, если обвинить королеву в измене королю? – Фернанд Мишле вопросительно поднял брови, точно эта мысль пришла к нему впервые.
– Но супружеская измена никогда не считалась поводом для развода. Папа[7] на это не обратит и внимания. – Денье казался растерянным.
– А если обратит? Если доказать, что король не мог иметь с ней любовного дела из-за колдовства, в то время как она сама часто развратничала с молодым и привлекательным дворянином, а?..
– Ничего не получится. Королева все время находится в компании своих служанок или монахинь. Она не видит мужчин. И стража не допускает посторонних в монастырь.
– Тем не менее вы-то вхожи в покои королевы! – несколько раздраженно прогнусил хранитель печати.
– Я?
– Ну да. Вы молоды, привлекательны. Клянусь богом, вы нравитесь женщинам! Короче, если королева Франции окажется в вашей постели и это мы сможем доказать в суде… Благодарность короля не будит иметь границ… – Он выразительно заглянул в глаза Денье. – Кстати, для начала король даже согласится замять дело об исчезновении девяти верных фрейлин королевы. Одну из которых вы, мой милый, кажется, изнасиловали рядом с трупами ее подруг, а затем отсекли несчастной голову! Ай-ай-ай! Какая жестокость. А ведь эта девушка была незаконнорожденной дочерью короля Вальдемара I Датского и, стало быть, приходилась сводной сестрой королеве Франции.
Густав Денье смертельно побледнел. Его коленки подломились, и воин зашатался, точно подрубленное дерево, но каким-то невероятным усилием воли все же остался стоять на ногах.
– За смерть любой из приближенных королевы вас и ваших людей ждет как минимум повешение. Что же касается сестры королевы, то… такое преступление во Франции приравнивается к измене родине и карается…
– Я и сам знаю, как оно карается, – попытался, было поднять голос несчастный Денье.
Однако хранитель печати закончил фразу:
– …кастрацией на площади, после чего вам вспорют живот и четвертуют еще живого. Хотите подвергнуться столь жестокому и изощренному наказанию?..
– Что я должен делать? – По лицу Денье катились крупные капли пота.
– Насилие на этот раз не даст желаемых результатов. – Господин Мишле усадил готового в любой момент упасть в обморок начальника стражи на удобное кресло, спинка которого была вырезана и расписана, точно хвост павлина. – Попытайтесь проявить все свое очарование, остроумие и умение куртуазно ухаживать за прекрасными дамами. Очаруйте несравненную Энгебургу и затащите ее в постель. Когда же это произойдет, под дверьми вам следует поставить своих людей, так чтобы они могли потом пересказать все, что будет происходить за дверью. Если мы докажем, что королева шлюха, мы сумеем посеять сомнения в душах святых отцов относительно возможности продлить этот бесполезный брак.
– Но ваша милость! Когда королеву обвинят в прелюбодеянии, что судьи сделают с ее любовником? Не получается ли так, что я из огня по вашему приказу пойду прямо в полымя? – не выдержал Густав Денье.
– Насчет этого можете быть совершенно спокойны! – рассмеялся Мишле. – Да. Формально мы будем вынуждены вас арестовать и даже допросить. Но на самом деле это будет не чем иным, как обыкновенным фиглярством. Вы просто подпишите ряд протоколов, после чего получите поместье, титул и новое имя, под которым и проживете безбедно где-нибудь в Шампани! Мы же поймаем какого-нибудь бродягу и казним его как Густава Денье. Поди, труд невеликий – не в первый и не в последний раз! Энгебурга с позором вернется в Данию, король найдет себе новую королеву. В общем, все будут более или менее счастливы.
Заверив господина хранителя королевской печати в своей преданности и послушании, Густав Денье сперва стрелой помчался в монастырь, по дороге то и дело прислушиваясь и проверяя, не «прицепил» ли коварный Фернанд Мишле ему «хвост». В монастыре он заменил себе лошадь, забрал деньги и, побросав нажитый почти за три месяца работы скарб, умчался неведомо куда.
Глава 17
Вселенский собор
Узнавший о побеге своего несостоявшегося агента Фернанд Мишле был вынужден в спешном порядке готовить ему замену, так как с этого момента считал делом своей жизни любым возможным путем опорочить честь королевы Энгебурги.
Через неделю после бегства Густава Денье в монастырь вдруг нагрянули воины Филиппа II, потребовавшие от Энгебурги, чтобы та немедленно собиралась ехать с ними.
В дорогу ей разрешили взять пару платьев и трех девушек. Мария Кулер взялась было расспросить о происходящих переменах офицеров стражи, но те специально говорили слишком быстро и невнятно, так что из всего сказанного злополучная переводчица поняла лишь то, что Энгебурга отправляется в крепость Компьень, где должна встретиться с королем.
Этого оказалось достаточно для того, чтобы Энгебурга сама начала торопить присланных за ней воинов, требуя, чтобы они немедленно выполняли приказ Филиппа Августа.
Большой приемный зал в компьеньском дворце встретил королеву напряженным молчанием, так что было слышно, когда со свечей, установленных на больших люстрах под потолком, капал воск. Посредине зала оставили широкий проход к двум тронам, стоящим на небольшом возвышении под балдахинами. По обеим сторонам прохода размещалась одетая в сверкающие доспехи стража с горящими факелами в руках. Время от времени тишину в зале нарушали шушуканья, позвякивание оружия и шипение факелов стражи.
Ничего не объясняя и не дав королеве прийти в себя после утомительного путешествия, ее буквально втолкнули в зал, предусмотрительно закрыв за спиной Ее Величества массивные двери.
Со всех сторон на королеву здесь смотрели разодетые в дорогие одежды и сверкающую в свете факелов броню незнакомые ей люди. Любая на месте Энгебурги, несомненно, упала бы в обморок или смешалась, внезапно оказавшись в таком великолепном собрании. Но королева увидела трон и, высоко подняв голову, сразу же чинно направилась к нему, справедливо полагая, что место королевы на троне, а не в толпе придворных и уж никак не у дверей.
Как и в день коронации Энгебурга заняла маленький трон, милостиво улыбаясь своим подданным и поджидая короля. Никто не объяснял королеве, зачем ее вызвали в Компень, и теперь она гадала об этом, оглядывая придворных. Приметив среди находящихся в зале служителей церкви, Энгебурга приложила правую руку к груди, как это было принято на ее родине, и грациозно поклонилась.
