Лора Бекитт - Дикая слива
По улице вели группу каких-то людей, и она, отошла в сторону, чтобы их пропустить. Сегодня в Кантоне было непривычно малолюдно: по улицам не катились повозки, не проносились верховые, не проплывали паланкины. Даже стук деревянных подошв раздавался не так гулко, как прежде.
Мэй не обратила бы внимания на процессию, если бы не громкие резкие выкрики сопровождающих и зевак, которые толпой двигались следом.
Живя в Кантоне, Мэй навидалась разных жестокостей. Случалось, людей избивали бамбуковыми палками или таскали по улицам в канге, шейной колодке, которая не позволяла им ни прислониться к стене, ни растянуться на земле, подвешивали в центре площади за ноги или выставляли в клетке.
Но в этой процессии было нечто необычное. Китайцы вели на казнь тех, кто завоевал и попирал их страну: высокомерных, властолюбивых, алчных и жестоких маньчжуров. Охрана не запрещала народу кидать в них камни или плевать им в лицо.
Большинство пленников смотрело себе под ноги, но один постоянно оглядывался, будто надеясь сбежать или увидеть того, кто придет на помощь.
Когда маньчжур повернул голову в сторону Мэй, она вздрогнула. Его лицо было покрыто синяками, а сквозь прорехи в одежде виднелись ссадины. В волосах запеклась кровь. И все-таки у него еще оставались силы, потому что он ступал твердо, его спина была прямой, а во взгляде светилась мысль. А еще там были растерянность, пустота и боль одиночества — совсем как у самой Мэй.
Встретившись с ней глазами, юноша улыбнулся, виновато и печально, и эта неожиданная улыбка пронзила ее душу. На его левой щеке была родинка — черное пятнышко, словно поставленное игривой красавицей, взявшей в руку кисть.
Сама не зная, зачем, Мэй пошла следом. Она была не из тех, кого легко сразить мужественной внешностью, заворожить красивым лицом. Тут было нечто другое — просто ей внезапно почудилось, будто они знакомы с незапамятных времен.
Повстанцы привели пленников на площадь перед храмом Ми-Чжоу-мяо. Мэй постаралась пробиться в первый ряд зевак и встать так, чтобы видеть молодого маньчжура.
Хотя руки пленника были крепко связаны, а горло подпирало острие сабли, он держался прямо и гордо, без волнения и тревоги. Похоже, он не боялся смерти и не страшился своей судьбы.
— Кто первый? — спросил один из китайцев.
Что-то холодное, скользкое проникло в душу Киана, все его нутро протестовало против того, что должно было свершиться. Он на мгновение зажмурился, боясь показать страх, и решительно шагнул вперед.
— Я.
Земля ушла из-под ног Мэй. В сердце когтистой лапой впилась боль. Если б она знала, как ему помочь!
Мэй не знала, какая неведомая сила бросила ее вперед и заставила выкрикнуть:
— Прошу вас, не надо! Отпустите этого человека! Это… мой муж!
К ней обратились десятки удивленных взглядов. Кто-то спросил:
— А ты не врешь? Где вы живете?
— Неподалеку, на улице Синлун-дзе.
— Эй, ты, — обратился к Киану один из повстанцев, — это правда твоя жена?
Он посмотрел на девушку. У нее было лицо маньчжурской красавицы: безупречно овальное, светлое и чистое, как первая луна. Губы нежно-розовые, будто, цветки дерева хурмы, брови словно нарисованы тончайшей кистью. Взгляд девушки вовсе не был застенчивым и скромным. Ее напоминавшие капли светящейся смолы глаза смотрели смело и дерзко. Они не умоляли и не манили, они властно звали к себе, приказывая жить.
Киану стало больно от того, что на свете есть девушки, похожие на диковинные цветы или яркие звезды, а ему так и не довелось познать любовь ни одной из них.
Почему незнакомка назвала его своим мужем? Обозналась? Или ни, с того ни с сего решила спасти незнакомого человека? Кто она, сумасшедшая или богиня, явившаяся на землю в облике простой смертной?
Он был готов ей подыграть, хотя ему не верилось, что это изменит ее судьбу. Кроме того, его по-прежнему жег стыд.
Хотя никто не признал в нем княжеского сына, Киан не желал вступать в сделку с совестью, ее не обменивают и не продают — так всегда говорил его отец:
— Да, — сказал он, — это моя жена. Я рад, что повидался с ней. Но я не трус, и я готов умереть.
Девушка прижала руки к груди и в отчаянии замотала головой. Один из китайцев хитро прищурился.
— Мы отпустим твоего мужа, если принесешь пятьсот лянов и не позднее, чем через четверть часа!
Незнакомка была бедно одета: простое синее платье, соломенные сандалии, подвязанные тесемками черные шаровары. Едва ли у нее могли найтись такие деньги! Однако она сказала:
— Хорошо. Только, не убивайте его.
— Не убьем. А если убьем, то последним. Он хотел умереть прежде всех, а мы поступим с ним по-другому. Пусть полюбуется на кровь своих товарищей!
Мэй никогда не думала, что способна так быстро бегать, она вообще никогда не видела бегущих женщин. Дома сливались в серую ленту, в ушах свистел ветер. Все ее чувства необычайно обострились, сердце бешено стучало, в висках пульсировала кровь.
Хвала матери, не бинтовавшей ей ступни: на крохотных уродливых ножках она никогда не смогла бы покрыть такое расстояние за четверть часа!
Она пронеслась через двор мимо чахлой сливы, единственной печальной памяти об Ин-эр, и влетела в кухню. Мэй полезла бы в тайник, даже если бы рядом была тетка, но, к счастью, единственной свидетельницей ее безумства стала Лин-Лин.
— Что ты делаешь?! — зашипела она, пытаясь помешать Мэй вынуть из стены камень.
— Мне нужны деньги.
— Зачем?
— Потом расскажу. Это вопрос жизни и смерти.
Когда Мэй вытащила мешок и принялась засовывать его за пазуху, глаза Лин-Лин округлились.
— Ты забираешь все?!
— Да.
Кухарка всплеснула руками.
— Мне кажется, ты сошла с ума!
— Может быть.
Лин-Лин не могла понять, что скрывается за чернотой зрачков Мэй, почему воздух вокруг нее словно пульсирует от ощущения чего-то нового, дикого, свежего. Так случается в переломные моменты жизни, но далеко не всегда этот перелом ведет к лучшему.
— Думаю, ты совершаешь ошибку!
— Не знаю. Я расскажу обо всем после, а сейчас мне надо спешить.
Мэй убежала, оставив Лин-Лин в страшной тревоге. Зачем и куда она пошла?! Ей, такой неопытной и юной, сложно представить, какие коварные сети может раскинуть судьба!
Солнце играло на поверхности канала под изящным мостом. Загнутые скаты черепичных крыш были обведены золотистой каймой. Парящие в небе птицы казались вырезанными из белой бумаги.
Мэй не думала о том, что ее могут обмануть, отобрав деньги и не освободив пленника, как не задавалась вопросом, что будет делать дальше.
