Грегор Самаров - На берегах Ганга. Раху
Вильям опустился на подушки внутри палатки. Опять, как тогда, ночной ветер шелестел в деревьях, соловьи свистели и заливались.
— Ты свободна, Дамаянти, смерть избавила тебя от гнетущих оков… Я не виновен в этом, но хочу воспользоваться своим правом… Ты свободна… Хочешь быть моею навсегда?
Она еще крепче прижалась к нему и чуть слышно прошептала:
— Свободна!.. Твоя!..
Он забыл весь свет в ее объятиях. Часы промелькнули незаметно.
— Тебе надо уходить, — прошептала она наконец. — Утро приближается… Ночь дает счастье, а лучи солнца холодны и мрачны в сравнении с ним.
Она говорила шепотом, чуть слышно, точно боясь выдать ветру тайну своей любви и счастья. Вильям не торопился. Ему казалось невозможным оторваться от блаженства и вернуться в холодный, чуждый свет. Она высвободилась из его объятий и встала.
— Тебе надо идти, — повторила она. — Никто не должен видеть тебя здесь… Ты придешь опять?
— Я ухожу, но вернусь опять и тогда возьму тебя с собой и увезу на мою родину… Теперь я не могу ждать, не могу тебя оставить здесь и бояться, что все-таки могу потерять тебя! Ты уйдешь со мной… будешь моей женой, моей госпожой… моим счастьем. Жизнь моя… Дамаянти!
— Дамаянти! — громко воскликнула она так, что он испуганно вздрогнул; голос ее звучал грубо, с акцентом, которого он никогда не слыхал. — Да, — продолжала она снова шепотом. — Я уйду с тобой, поеду на твою родину, отдам тебе весь пыл моей любви… но я не буду твоей госпожой… я не хочу быть женой твоей… я хочу только избавиться от оков и любить тебя.
— Не хочешь быть моей женой, Дамаянти?
— Дамаянти! — вскричала она опять тем же грубым чуждым голосом. — Дамаянти не пойдет с тобой… она не будет тебя любить, как я… Разве она может любить? Ведь она изменила бедному Аханкарасу. Она и тебе изменит, она ценит блеск и роскошь, которые ей пришлось бы оставить, больше любви. Я же дам тебе любовь, которая рождается только под южным солнцем, я увезу ее в твое холодное отечество и согрею тебя ее пламенем.
Она говорила громко, а он стоял в ужасе, слушая чужой голос, не голос Дамаянти. Она обняла его…
— Бесстыдный обман! — возмутился он. — Ты не Дамаянти!
— Разве я тебе сказала, что я Дамаянти? — страстно говорила она, цепляясь за него. — Разве ты не чувствовал в моих поцелуях, в биении моего сердца, что я люблю тебя, как она никогда не любила и не будет любить?
Необъяснимый ужас охватил его при воспоминании о быстро промелькнувших часах. Она притянула к себе его голову, целовала его и просила:
— Возьми меня с собой… Я не требую ничего, только быть с тобой, служить тебе, любить тебя… Она горда и надменна, лукава и вероломна… она никогда не пойдет за тобой, а если пойдет, ты будешь несчастен!
Его сердце забилось сильнее от ее поцелуев, но злоба за обман снова разгорелась. Он так толкнул ее, что она отлетела на несколько шагов.
— Прочь, низкая обманщица! — крикнул он. — Как ты смеешь думать, что я ради тебя забуду Дамаянти?
Она подошла, упала на колени и с мольбой обнимала его ноги.
— Разве я не дала тебе любовь, какой никогда не даст тебе Дамаянти? Она обманет тебя, как обманывала Нункомара, как предала Аханкараса.
— Аханкараса? — дрожа переспросил Вильям. — Что случилось с Аханкарасом? Но нет, нет, я ничего не хочу знать от тебя… Я спрошу ее сам… Я должен ее видеть, я найду дорогу к ней. Для тебя лучше, что я не знаю, кто ты, а то я ненавидел и презирал бы тебя, как ядовитую, лживую змею.
Она подбежала, схватила его руку и сжала с такой силой, какую нельзя было предполагать в женщине.
— Ненавидеть меня, презирать? — с негодованием воскликнула она. — Ты смеешь так говорить, после часов, проведенных со мной?
— Я это говорю и всегда буду говорить… Я с ужасом и отвращением буду вспоминать время, когда хитрая змея увивалась около меня, чтобы отравить меня ядом лжи и клеветы. Прочь от меня!.. Твои поцелуи… твоя любовь — стыд и позор! Дамаянти — яркая звезда моей жизни, и тебе никогда не удастся затмить ее блеска.
Она вся съежилась, болезненный стон вырвался из ее груди, такой мучительный, такой отчаянный, что Вильям вздрогнул.
— Может быть, ты менее виновна, чем кажется, — попытался он смягчить свои слова. — Не мне судить и проклинать тебя за то, что ты меня любишь… В твоей стране другие нравы, чем в моей… Отведи меня к Дамаянти, и я прощу тебя.
— К Дамаянти? — дико вскрикнула она и продолжала глухим, хриплым голосом. — Ты не хочешь моей любви? Она окружила тебя чарами, которым научилась у злых духов. Хорошо же!.. Иди за мной!
Он слышал ее легкие шаги, видел, как, выйдя из палатки, ее стройная фигура, окутанная кисеей, будто в тумане, мелькнула перед ним. Он последовал за ней по лестнице, через кустарник, к берегу реки. Раздался резкий свист, и темная фигура вышла из кустов. Это был лодочник. Вильям слышал шепотом сказанные ему слова на индусском языке, совершенно непонятные, потом лодочник столкнул челнок в воду и сказал:
— Садитесь, господин, утро приближается!
— Прощай, — взволнованно проговорил Вильям. — Забудь меня! Не мне тебя судить!
Он протянул руку женщине, но она отстранилась и злорадно прошипела, исчезая в кустах:
— Ступай к Дамаянти!
Он со вздохом сел в лодку, и они понеслись по течению. Белая фигура опять показалась в кустах, выбежала из них к берегу, простерла руки, слабый крик вырвался из ее груди, точно она хотела вернуть лодку, но крик почти замер на ее губах, руки опустились, и она проговорила сдавленным голосом:
— Он погиб для меня, но и ей не достанется.
Она повернулась и исчезла, а челнок скользил по реке, мимо кораблей, направляясь к городу. Вильям сидел, склонив голову на руки, а мысли его теснились, сменяя одна другую.
Воспоминания ночи охватывали его и опьяняли, но он все-таки содрогался от них, и образ Дамаянти, чистый и лучезарный, все затмевал.
Вдруг он почувствовал, что его схватили сзади и сильными руками надавили горло. Он извернулся и узнал сверкавшие в темноте глаза лодочника, нагнувшегося над ним, и понял, что он старается накинуть ему петлю на шею. Предназначение Вильяма стало ясно — он должен сделаться жертвой ужасной мести… Нечеловеческим усилием он оборвал веревку и вскочил на ноги, несмотря на старание противника удержать его. Он стоял грудь грудью с врагом, и началась дикая, ужасающая борьба не на жизнь, а на смерть.
Вильям был когда-то хорошим боксером, но он не мог пустить в ход кулаков — он находился как будто в тисках, и его силы начинали слабеть… Тогда в отчаянии Вильям нагнулся и, собрав всю свою мощь, нанес противнику головой страшный удар в живот. Классический прием английских боксеров оказал свое действие. Лодочник потерял равновесие и с болезненным криком покачнулся назад. Одна рука Вильяма освободилась из железных тисков, он схватил кинжал и вонзил его в грудь противника.
