Маргарет Лерой - Жена солдата

Я всегда боялась темноты. Однажды мы играли с Ирис в школу. Я была чуть старше, чем Милли сейчас, мне было пять. Ирис была учительницей.

Она была строгой и суровой и решила, что я плохо себя вела, поэтому заперла меня в угольном сарае. Сарай был бетонным, без окон, с плотно прилегающей дверью, чтобы сохранить уголь сухим, даже лучик света не проникал из-под двери. Я помню темноту, внезапную и абсолютную, страх, поднявшийся во мне, как приступ тошноты, быстрый панический бег моего сердца. Было очень темно, и сначала я решила, что закрыла глаза, что каким-то образом они склеились, но потом я поднесла руку к лицу и обнаружила, что они открыты: ощутила трепет кончиков ресниц.

В тот раз я узнала, что темнота бывает разной. Что есть обычная темнота, похожая на ночь за городом, когда даже в безлунную ночь, присмотревшись, можно разглядеть проступающие темные очертания вещей. А есть темнота другая, настолько полная, что ее невозможно даже представить себе.

Темнота, которая заслоняет все ваши воспоминания или надежды. Темнота, которая учит тому, что все, что приносит вам утешение, — ненастоящее.

Не думаю, что пробыла там долго. Тетя Эгги поняла, что случилось, отругала Ирис, пришла и открыла дверь. Но я совсем не запомнила тот момент, когда меня снова выпустили на белый свет. Я запомнила темноту.

Насколько потеря матери повлияла на мою дальнейшую жизнь? Теперь я вижу, что очень сильно, хотя мне потребовались годы, чтобы это понять.

Сейчас мне даже интересно, не по этой ли причине я вышла замуж за первого же мужчину, с которым ходила на свидание, имеет ли эта потеря какое-то отношение к моему решению. Желание устроенности, стремление к безопасности, мечта о том, чтобы все оставалось по-прежнему. Меня слишком пугали перемены и неизвестность.

Мне было девятнадцать, когда я встретила Юджина, и я все еще жила в доме на Эвингтон-роуд. Я работала секретарем в страховой компании в Клапхэме. Мы с Юджином познакомились на благотворительном собрании в церкви. Он был банковским служащим и снимал квартиру в Стритаме, где всегда пахло брокколи.

Он с восторгом переехал в Лондон и надеялся получить от него нечто, что тот каким-то образом не сумел ему дать. Когда мы встретились, он уже жаждал вернуться на Гернси. Его окружал едва заметный нафталиновый запах разочарования, хотя поначалу я этого не замечала.

Юджин был привлекательным мужчиной с ясными глазами, симметричными чертами, приглаженными волосами и чисто выбритым лицом, благодаря чему он выглядел намного моложе своих лет. Наши дочери унаследовали его, это открытое, искреннее выражение лица.

И он всегда был очень хорошо одет: его деловые костюмы были так отглажены, что о стрелки можно было порезаться, а ботинки были начищены до зеркального блеска. «Он так очарователен, — говорили все. — Выглядит совсем как Джек Пикфорд. Ну, разве это не прекрасная партия для тебя?»

Было что-то обнадеживающее в том, как легко и умело он ухаживал за мной: желтые розы, коробочки с мармеладом «New Berry Fruits». Создавалось чувство, что я могу на него положиться, что он возьмет все в свои руки и сам все решит. Что он во мне нашел? Не понимаю.

Не знаю, сейчас уже не могу представить, хотя он всегда очень лестно отзывался о моей внешности и нарядах. Он знает, как польстить женщине. Может, мое звучащее совсем по-французски имя каким-то образом обнадежило его, навело на мысль, что я подойду для жизни на его острове.

Возможно, это звучит странно, но люди часто позволяют подобным вещам управлять собой, принимают важные решения на основании легкого манящего жеста. Я такое встречала. Какой бы ни была причина, он с нетерпением ждал, когда же сможет подхватить меня и привезти на Гернси.

Но все оказалось не так, как я себе представляла, начиная с нашей первой ночи. Я не почувствовала того, что, как я знала, должна была почувствовать. Я думала, что это, должно быть, моя вина, что со мной что-то не так, чего-то не хватало во мне.

Или, если говорить точнее, мне чего-то не хватало. Потому что я знала, что способна чувствовать подобные вещи, просто не в постели с Юджином. Бывало, что я видела, как мужчина — незнакомый — ослабляет галстук, расстегивает манжеты, заворачивает рукава рубашки, и что-то сжималось у меня в животе, меня охватывал трепет.

Иногда мне снился сон, в котором позади меня стоит мужчина и расчесывает мои волосы, а я откидываюсь назад и чувствую тепло, когда он прижимается к моей спине, и тогда я просыпалась, охваченная желанием.

Может быть, Юджин ощущал нечто похожее: что чего-то не хватало. Потому что мы очень редко занимались любовью, а с тех пор, как я забеременела Милли, и вовсе ни разу.

Мы никогда не говорили об этом — да и как о таком заговорить? Постепенно, предательски, с легкой дрожью в сердце, я начала узнавать слухи. Юджину нравился любительский театр, и он присоединился к кружку, который репетировал в Сент-Питер-Порт.е

У него был приятный, выразительный голос, и ему нравилось играть роли. Там была женщина, Моника Чарлз, которая иногда играла с ним в паре. Рыжие волосы, обширный бюст, острые накрашенные ногти и роскошный бархатный аромат «Shalimar», которым она всегда пользовалась.

Она довольно громко разговаривала и принадлежала к тому типу женщин, которые словно забирают весь кислород в помещении. В ее присутствии я всегда чувствовала себя маленькой и невзрачной.

Однажды Гвен осторожно спросила, слегка хмурясь от неловкости и не глядя на меня: «Тебя не беспокоит, что Юджин так приветлив с Моникой Чарлз?» У меня екнуло сердце. «Нет, а должно?» «Я просто спросила», — ответила она. «Он любит театр, страстно влюблен в него, — сказала я, осторожно подбирая слова и складывая их между нами, как маленькие камушки. — Хорошо, что у него есть занятие, которым он так наслаждается». «Ты очень сильная. Я тобой восхищаюсь», — сказала Гвен и сменила тему. Я не стала думать над тем, что она сказала, и старалась больше не возвращаться к тому разговору, как будто ее слова были чем-то острым, что могло меня ранить.

Однажды вечером я повела девочек к нему в гримерку. Он вместе с Моникой Чарлз играл в «Частных жизнях». Милли было два года, пьеса ее утомила, и я несла ее на руках, теплую и тяжелую. Я постучала, он не ответил, и я толкнула дверь.

Меня коснулся запах «Shalimar», загадочно-бархатный, коварный. Юджин был там с Моникой Чарлз. Она стояла, подняв одну ногу на стул, ее юбка была собрана вокруг бедер, а он медленно стягивал с нее чулок.

В его ласкающих прикосновениях сквозила чувственность, совершенно мне не знакомая. Они подняли головы, заметили меня и отпрянули друг от друга. В его глазах отразилось потрясение, а затем я увидела, как в них начали выстраиваться оправдания. Я не осталась, чтобы их выслушать.