Грегор Самаров - На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти
В следующую затем ночь полковник Чампион вернулся из своей экспедиции так же тихо, как и отправился. Слуги, прибежавшие с факелами, очень удивились, когда из середины сомкнутого конного отряда были выведены великий визирь Риза-хан и генерал Шитаб-Рой. Они спешились. К ним подошел с непокрытой головой полковник Чампион, сопровождаемый ротой солдат, и повел их во дворец, где уже были приготовлены для них помещения. Великий визирь был бледен и серьезен, но в осанке и выражении лица тщательно старался сохранить холодное спокойствие, так как магометанин, фаталист по природе, покоряется судьбе. Менее покорным судьбе оказался Шитаб-Рой. Его левая рука судорожно сжимала клинок шпаги, которую у него не отняли, а правой он нервно теребил складки мундира, бормоча сквозь зубы ругательства.
Вся дворцовая прислуга была крайне изумлена. Они хорошо знали визиря и Шитаб-Роя и часто видели их в числе самых почетных гостей прежнего губернатора, и вдруг теперь этих гордых, всеми уважаемых сановников привозят сюда арестованными. Что могло вызвать такое невероятное, ужасное событие? Что за человек этот новый губернатор, когда он осмелился совершить такое дело? Слуги, дрожа, стояли в коридорах и низко склоняли головы перед арестованным визирем, которого полковник Чампион со всеми признаками глубочайшего уважения вел в назначенное для него помещение, перед которым поставил довольно значительный караул.
С арестованными прибыло несколько магометан, личных слуг, а кроме того, им был предоставлен еще и местный штат прислуги, которым внушили обходиться с арестованными с должным их званию и сану уважением. Караульным было выдано удвоенное число патронов и приказано стрелять во всякого, кто без разрешения вздумал бы выходить из запертого помещения или попытался бы туда проникнуть.
Сэр Вильям находился около полковника, и оба, уверившись в благонадежности караула, отправились в кабинет губернатора, чтобы доложить об исполнении поручения. Несмотря на поздний час, Уоррен Гастингс немедленно принял полковника. Он сидел перед письменным столом, закутанный в шлафрок, углубившись в чтение писем и бумаг, но тотчас же встал, чтобы приветствовать вошедших. Его обыкновенно спокойное лицо выражало крайнее напряжение.
— Ну, — спросил он, — удалось ли дело? Привезли вы визиря?
— Я получил приказ привезти его живого или мертвого, и если бы мне не удалось исполнить приказания, то меня бы здесь не было. По счастью, я доставил его живым.
— А Шитаб-Роя? — спросил Гастингс с беспокойством.
— Он также здесь, но переносит свое несчастье не с таким спокойствием, как визирь, и, полагаю, он совершенно прав, если гневается, так как я никогда не знал человека более храброго и преданного Англии. Неблагодарность — политическая необходимость, но солдат никогда не поймет ее.
Гастингс пожал руку полковника, говорившего дрожащим от глубокого волнения голосом.
— Благодарите Бога, полковник, — сказал он, — что вы призваны быть солдатом, а не кем-нибудь иным. Но будьте спокойны, арестованным не грозит опасность, мне приходится исполнять приказание, ослушаться которого я не смею. Но я никогда не пойду далее буквального повиновения, и на этот раз, обещаю вам, случится только то, чего требует укрепление и расширение могущества нашего отечества.
— Слова вашей милости успокаивают меня, — сказал полковник, вздохнув с облегчением. — Как тяжка должна быть вина арестованных, чтобы перевесить все то, что они сделали хорошего на службе Англии.
— Не пытались ли они сопротивляться? — спросил Гастингс.
— Когда я объявил Риза-хану об аресте, он приказал телохранителям набоба держать наготове оружие; Шитаб-Рой обнажил шпагу, и, если бы дело дошло до борьбы, все магометане единодушно восстали бы против нас. Я, конечно, победил бы их, потому что у меня было достаточно людей, но, клянусь Богом, это было бы кровавой резней.
— Каким же образом вы избегли этого?
— Я разъяснил визирю, что сопротивление бесполезно. Убедил его в том, что сила на моей стороне и поклялся, что стану биться насмерть. Я просил его пощадить людей и покориться неизбежному. Визирь колебался, а Шитаб-Рой, пылая гневом, закричал: «Тысячу раз лучше умереть честной смертью, нежели жить обесчещенным, и если английский народ, которому я слепо верил и за который сражался, способен на такую неблагодарность, то пусть, по крайней мере, видит, что я так же храбро и отважно умею защищать мою жизнь и свободу, как когда-то защищал от врагов его знамя! Вперед, друзья мои, вперед!» Он взмахнул саблей, в ту же минуту его люди обнажили оружие и бросились нам навстречу. Первая шеренга моих солдат приготовилась стрелять. Команда «Пли!» уже готова была сорваться с моих губ. В эту минуту распахнулась дверь зала, и вошла бегум Мунни с сыном своим — набобом. Ребенок с испугом смотрел на массу готовых к бою вооруженных людей, стоявших друг против друга.
— Да, действительно, грандиозное зрелище, — воскликнул сэр Вильям, — великий европейский художник отдал бы несколько лет жизни за возможность сделать с натуры эскиз такой картины.
— Что же было далее? — спросил Гастингс, улыбаясь.
— Бегум Мунни закричала солдатам «Стой!», — продолжал полковник Чампион, — и я тотчас же приказал своим людям сделать перед набобом на караул, после чего и магометанские телохранители, и слуги опустили оружие и поклонились ему до земли. «Что здесь происходит? — спросила бегум Мунни. — Что значит этот шум во дворце вашего повелителя, что значит обнаженное оружие в его присутствии?» Все кинжалы и сабли тотчас же были вложены в ножны, а Шитаб-Рой закричал дрожащим от гнева голосом: «Происходит то, что верных слуг набоба и верных друзей Англии пришло арестовать английское войско, и такому позору я противлюсь: я согласен лучше умереть, нежели перенести подобное оскорбление, терпеть такую неблагодарность!» — «А вы, милостивый государь, — обратилась ко мне бегум Мунни, — отвечайте мне, в чем дело, что угодно нашему другу губернатору от набоба и от его слуг?» — «От набоба ничего, ваша светлость, — возразил я, — но что ему угодно от слуг ваших, этого я сейчас сказать не в состоянии. Мне приказано отвезти визиря и Шитаб-Роя в Калькутту и при этом относиться к обоим с подобающим их сану уважением». — «В таком случае в чем же вы видите причину ссориться с нашими друзьями и отказывать им в исполнении их желаний? — спросила бегум Мунни. — Это простое недоразумение, которое, наверное, разъяснится, и если визирь окажется виновным, что это случилось без ведома набоба, и наказание его будет заслуженным». — «Пусть эту вину докажут! — воскликнул Шитаб-Рой. — А позолоченные цепи все же не перестанут быть цепями!» — «Значит, из-за вашего тщеславия, из-за вашей ложной гордости, — сказала бегум Мунни, — столько славных людей должно жертвовать жизнью, набоб должен рассориться со своими друзьями-англичанами, всегда бывшими его верными защитниками? Хочешь ли ты, — обратилась она к сыну, — ты, властелин наш, хочешь ты отказаться исполнить желание его милости губернатора Калькутты, твоего друга и союзника? Хочешь ты, чтобы верные слуги твои пали от пуль английских солдат?» Набоб со страхом озирался. Он покачал головой, глаза его наполнились слезами и, чуть не всхлипывая, он сказал: «Нет, нет, не хочу, чтобы убивали бедных людей!»
