Пейдж Брэнтли - Узник моего сердца
– Злобная маленькая шлюха! – прорычал Лэр. – Ты хотела вонзить его мне в спину?
Николетт натянула капюшон на лицо. Униженная, она вновь положила перину на тюфяк, легла и свернулась калачиком. Бедро продолжало ныть от грубого рывка мужской руки. На глаза непроизвольно набежали слезы. Наконец Лэр отошел от нее.
Он засунул нож за пояс и, поставив свечу на стол, решил как-нибудь запереть дверь. Лэр подтащил к двери скамейку. Наверное, это глупо, ночной убийца вряд ли вернется, но все же так спокойнее. Задув свечу, он лег на свою постель. Но сон не шел.
Может быть, в словах Николетт есть доля истины? Явно кто-то пытался убить ее. Может быть, в голове короля или его подлого сына созрело подобное намерение? Но почему тогда убийца заколебался? Увидел его? Вряд ли.
Лэр попытался вспомнить все, что случилось. Он был ведь совсем рядом с убийцей. Де Фонтен помнил его запах, силу, но человек оставался безликим. В какой-то момент ему показалось, что он слышит рыдания. Лэр почувствовал, что ему стыдно: он вел себя грубо, словно животное. Нет, он не способен думать о ней с трезвой ясностью. Впервые увидев Николетт, он был поражен ее невинной, полудетской красотой. От изгиба длинных ресниц, удивительного разреза глаз замирало сердце. Лэр не знал, какое слово подобрать, чтобы описать свои чувства. Тоска? Раздражение? Волнение? Неужели другие мужчины чувствуют то же самое?
* * *Лэр плохо спал в ту ночь. В комнате еще было темно, когда он встал, зажег свечу и попытался побриться. Вода в кувшине была красной от крови. Держа бритву в перевязанной руке, он неуклюже снял щетину, а заодно, местами, и верхний слой кожи.
Утро встретило морозным воздухом. Лэр пересек двор и вошел в церковь. Уже началась литургия. Свечи едва рассеивали темноту, пахло ладаном и воском. Молодой священник певучим голосом произносил латинские слова.
Лэр и Тьери говорили полушепотом.
– Ты хочешь обвинить меня? – спросил Тьери после того, как узнал о случившемся.
– Нет. Тебе бы это ничего не дало. Есть ли в аббатстве другие гости?
– Несколько певчих и торговец, но… Неужели ты думаешь, что церковь…
– А что за торговец?
– Он говорил о каких-то пряностях и приправах. Ужин здесь был просто ужасный. Ты едешь в Сен-Северин? Там аббат намного великодушнее, и еда получше.
– Торговец был один? – продолжал расспрашивать Лэр.
До него донесся голос священника.
– Requiem aeternam dona eis, Domine.
– Полагаю, у него есть слуги, – ответил Тьери на вопрос брата.
Лэр обежал часовню взглядом. Одни монахи.
– Почему торговца нет на службе?
– Думаю, он уехал. Несколько часов назад я слышал его шаги в коридоре.
– Ты видел, как он уехал? – понизил голос до шепота Лэр.
– Вечером он говорил, что уедет засветло. Господь с тобой, Лэр, этот торговец – старик, и толст, как бочка. Он с трудом проходил в дверной проем. Ты же говорил, что убийца бежал через окно.
Служба продолжалась.
– Et ne nos inducas in tentationem.
Запах курящихся благовоний достиг ноздрей Лэра, и он чихнул. Тьери вновь повернулся к брату.
– А пленница? Она в прядке?
– Небольшая царапина, мне досталось больше, – Лэр взглянул на свою руку в окровавленной повязке.
– Ite missa est.
Служба кончилась. По холодным каменным плитам зашуршали шаги. Лэр и Тьери вышли вслед за монахами.
Небо раскрасили полосы утренней зари.
– Я верю, – сказал Тьери, – что все еще может измениться. Агнес попытается добиться твоего освобождения от обязанностей в Гайяре. Я постараюсь ей помочь.
Лэр посмотрел на брата. В любом случае, Тьери доставались Лагрумские леса.
– Только чудо может что-либо изменить, – Лэр покачал головой.
– Не говори так. Если тебя вызовут из ссылки, то пленницу передадут Конвенту. Агнес говорит, что ходят подобные слухи.
Мимо проходила группа монахов. Тьери окликнул одного из них. Лэр огляделся вокруг и увидел, что под большим каштановым деревом его ждет Альбер. Парень подобрал с земли один из каштанов и начал очищать.
Когда Лэр вновь повернул голову к брату, тот продолжал разговаривать. Честно говоря, Лэра их беседа интересовала крайне мало.
– Я вижу, тебя ждет слуга, – сказал Тьери. – Попрощаемся.
Лэр сжал руку брата. Они обнялись.
– Храни тебя Господь.
– И тебя, – отозвался Лэр.
Альбер подошел к хозяину, когда тот зашагал к конюшне.
– Сержант уже злится, – сказал юноша. Лэр улыбнулся.
– Ему полезно подождать.
Монахи с косами и вилами прошли через двор. Когда они удалились на приличное расстояние, Альбер сказал:
– В доме аббата провел ночь торговец пряностями.
– Да, мне сообщили. Альбер отбросил каштан.
– Я узнал от мальчика из конюшни, что вместе с торговцем приехали трое слуг. А уехали только двое.
Брови Лэра заинтересованно поползли вверх. Альбер, чрезвычайно довольный собой, продолжал:
– Мальчик сказал, что, по словам торговца, третьего слугу застали, когда он хотел что-то украсть. Хозяин прогнал его. Я спросил конюшего, запомнил ли он этого вора в лицо, но тот ответил отрицательно. Он помнит единственное, что третий слуга был моложе двух других.
Лэр пожал плечами. Сунул руку за пояс и достал кинжал. Повязка на ране делала его движения неуклюжими.
– Кто-то уронил это в моей комнате. Альбер взял нож, повертел в руках.
– Красивый.
– Обрати внимание на рисунок серебром на рукояти.
Пальцы Альбера коснулись рисунка.
– Я уверен, – продолжал Лэр, – должен быть меч с таким же узором на рукояти.
Альбер кивнул, возвращая нож.
– Я запомнил рисунок.
Около конюшни фыркали лошади, нетерпеливо перебирая ногами. Утренний туман плыл в воздухе, пронизанном первыми лучами солнца. Люди тоже переминались с ноги на ногу, лениво переговариваясь. Лэр кивнул сержанту. Все начали занимать свои места в седлах, только грузный молодой солдат стоял рядом с пленницей. Лэр отослал его к остальным. Прежде чем взять Николетт за талию и посадить на лошадь, он наклонился к ее уху:
– Кажется, я был слишком груб с вами. Простите меня.
Уже сидя в седле, Николетт посмотрела прямо в глаза де Фонтену. Когда тот отвел взгляд, в уголках его губ пряталась улыбка.
Подъехал Альбер на своем жеребце. Лэр взял поводья кобылы Николетт и передал слуге. Через секунду де Фонтен уже был в седле. Но его не покидала мысль о том, каким всеобъемлющим и странным может быть влечение к женщине.
Далеко на юге, во дворце короля Филиппа служанки Изабеллы укладывали в сундуки оставшиеся двадцать восемь парадных платьев госпожи. Возвращение в Англию могло быть небезопасным, поскольку воды Ла-Манша в это время года трудно назвать спокойными. Каждое платье обкладывалось ароматическими шариками, предохраняющими от паразитов. Белоснежное платье тончайшего шелка, украшенное горностаем, шестьюдесятью рубинами и расшитое золотыми единорогами, потребовало заботы пяти служанок, которые аккуратно завернули его в отрез прозрачного шелка. Мадам де Пернель металась по комнате, отдавая указания.
