Анна О’Брайен - Меч и корона
Да… Только вот захочет ли он? В храбрости Людовика я не была уверена. Когда он заподозрил, что Ангулем устраивает засаду, то быстренько смазал пятки салом и бросился наутек. Что ему до того, что низкородный де Лезе ухватился своими грязными пальцами за мою собственность? Я подошла ближе к Людовику, взяла его под руку, сжав с силой тонкую ткань. Свое решение я приняла. Нельзя позволить Людовику бежать и на этот раз. Должен же он стать воителем, а не строить из себя дурака, над которым все потешаются, которого презирают.
— Что вы намерены предпринять? — настойчиво спросила я. — Де Лезе выказал вам столько же презрения, сколько и мне. Он присваивает себе не только мою власть, но и вашу. Только оставьте его безнаказанным, и на нас тут же обрушится целая лавина мятежей. Я так и вижу, как он держит на перчатке моих — нет, наших! — бесценных белых кречетов и смеется над нами обоими с высоты башен Тальмона.
Людовик потупил глаза, старательно глядя в пол. Потом задумчиво воззрился на гонца — посланец чувствовал себя неловко. Наконец, он перевел взгляд на меня.
— А чего вы хотите от меня, Элеонора?
— Чтобы вы наказали его за проявленное безрассудство. И вернули то, что принадлежит мне.
— То есть вы желаете, чтобы я напал на него?
— Именно.
Людовик моргнул, словно пораженный новизной этой мысли.
— Ну, раз вам хочется, я это сделаю, — ответил он так, словно это ничего не стоило. — Я не позволю, чтобы вас огорчали. — Радостная улыбка осветила его удивленное лицо. — Я верну вам ваших птиц. И замок тоже.
— Благодарю вас, господин мой.
Я заставила себя улыбнуться учтиво, чтобы скрыть охватившее меня ликование, потянулась и поцеловала его в щеку. В конце концов, этот брак не сделал меня беспомощной.
— Возврат того, что вам принадлежит, будет моим свадебным подарком…
— Ах, Людовик! Я знала, что могу на вас положиться.
Еще до заката Людовик во главе отряда тяжеловооруженных франкских рыцарей поскакал в Тальмон — преподать де Лезе урок, в котором тот так нуждался. Я смотрела, как они отъезжают, и жалела, что не рождена мужчиной: тогда я могла бы сама поскакать с ними и отстоять свои права. Что ж, пока придется удовлетвориться и тем, чего уже добилась. Если он и дальше будет так же охотно прислушиваться к моим подсказкам, возможно, мне удастся освободить этого властного, волевого человека из колдовской паутины робости и благочестия, которой опутали принца франков его воспитатели. Сделать воином книгочея, больше привыкшего размышлять и мечтать, нежели действовать. Возможно, это у меня и получится, если только удастся заставить его в постели не только восхищаться моими волосами. Я смотрела на него: прекрасное лицо сурово, королевская мантия развевается над стальной кольчугой, бьет копытом жеребец с лоснящейся шерстью, — и надежды разгорались во мне.
— А вам приходилось прежде водить воинов в бой? — поинтересовалась я, стоя рядом с принцем, который приготовился уже вскочить в седло.
— Нет, не приходилось. В Сен-Дени не считалось необходимым учить еще и этому. Но должен же я когда-то начать. — Губы у него печально искривились. — Меня не радует мысль о том, что придется проливать человеческую кровь.
И он покосился на жеребца, который в нетерпении потряхивал гривой.
— Даже если это совершенно оправданно? — Я взяла его за руку, чтобы придать ему решимости. — Не сомневаюсь, что вы поступите справедливо. Да пребудет с вами Господь Бог! А я стану молиться о вашем благополучном возвращении.
— Я тоже помолился, — торжественно ответил Людовик.
Меня пробрала легкая дрожь невольной тревоги, но я отогнала эту тревогу прочь. Людовик был хорошо вооружен, свиты у него вполне достаточно. Я предвидела только победу. Несомненно, они сумеют поставить де Лезе на место, даже не проливая кровь. Я отошла подальше, чтобы не мешать выезду всадников, и ощутила пристальный взгляд аббата Сюжера, наблюдавшего за нами. Он приблизился, поклонился, но не сводил глаз с удаляющейся фигуры своего принца.
— Надеюсь, что все закончится так, как вы того пожелали, сударыня.
— А вы этого не одобряете, мой господин?
— Одобряю. Дабы в государстве царило спокойствие, необходимо подавлять в зародыше всякий намек на неповиновение, особенно сейчас, сразу после вашего бракосочетания. Но принц не всегда принимает самые мудрые решения.
— Он нуждается в руководстве, — ответила я холодно.
Взор холодных глаз обратился на меня.
— Только если это мудрое и взвешенное руководство. Советую вам быть осторожнее, сударыня.
— Вы угрожаете мне, сударь?
Я пришла в негодование. У меня крепло подозрение, что главный советчик короля снисходительно относится к моим умственным способностям и не верит в то, что моему пониманию могут быть доступны тонкости управления государством.
— Я жена своего мужа и неизменно буду с ним рядом. С этим вам придется примириться. Он теперь уж не ребенок, который во всем повиновался вам в Сен-Дени.
— Согласен, если и вы примиритесь с тем, что я не всегда смогу позволить вам поступать по своему усмотрению, сударыня. В данном случае ваше желание идет нам на пользу, но в будущем может случиться и так, что…
Значит, вызов был открыто брошен и принят. Этого короткого обмена фразами вполне хватило, чтобы понять: аббат Сюжер станет выступать против меня, препятствовать моему влиянию на Людовика, если сочтет это необходимым для блага Франции. Значит ли это, что он мой враг? Да нет, до таких крайностей пока не дошло. Но аббат — человек умный, проницательный, дела государственные держит в своих руках, искусство управления у него в крови. Такого человека нельзя недооценивать.
Едва забрезжила утренняя заря, как я услыхала под самым окном своей опочивальни шум и суету во дворе — это возвратился Людовик. Не успела я вскочить с ложа, набросить домашнее платье и высунуться из окна, как шаги Людовика загрохотали на лестнице, потом резко распахнулась дверь. Он раскраснелся от радостного возбуждения, от скачки и одержанной победы, а на затянутой в толстую рукавицу руке сидел белый кречет — с прикрытыми колпачком глазами, но все же беспокойный и сердитый. Подвешенные к опутинкам[25] колокольцы зазвенели, когда птица расправила крылья и яростно забила ими, издавая резкие крики.
— У меня все получилось! — воскликнул Людовик с порога.
Быть может, лучше посадить птицу на столбик полога? Так будет безопаснее.
— Да. Разумеется.
Он быстрыми шагами пересек комнату и усадил великолепную птицу на резной столбик, где та нахохлилась, шурша перьями. Людовик же, в кожаном камзоле и кольчужных штанах, весь покрытый потом и пылью, просто сиял от счастья — волосы торчком, глаза горят торжеством. Сняв рукавицы, он бросился ко мне, крепко сжал плечи. Потом осторожно положил ладони мне на щеки и крепко поцеловал прямо в губы — я даже растерялась. Поцелуй был жаркий, настойчивый, страстный, он едва не раздавил мне губы. Вскинул голову.
