Джейн Фэйзер - Коршун и горлица (Орел и голубка)
Тогда они пошли за ней, соблюдая приличное расстояние.
Сарита шла быстрым шагом, ощущение земли под ногами придало ей уверенности, а прохладный утренний воздух охладил ее разгоряченную голову.
Она позволила, чтобы ее привезли сюда, чтобы убежать от Тарика… из соображений целесообразности, не более того. Теперь похоже было на то, что она вызвалась занять место в гареме калифа. Она не подумала сразу о последствиях своей уступчивости из-за того, что после их первой встречи у нее возникло чувство, что ей не стоит бояться Мули Абула Хассана. Но она думала в тот момент только об опасности, непосредственно угрожающей ее жизни. В этом смысле она не беспокоилась. А что касается ее целомудрия, то тут опасность была целиком в ней, и, хотя с его стороны, безусловно, были поползновения нарушить его, но делать это насильно он не собирался. Он не может держать ее здесь против ее воли. Но, как только Сарита сказала это себе, она поняла, что это не соответствует действительности. Он, безусловно, может. Весь вопрос в том — станет ли?
Тропинка начала круто взбираться вверх и Сарита замедлила шаг. Остановившись, она обернулась назад. В сотне ярдов от нее стояли Зулема и Кадига, смущенные, скорее всего оттого, что не привыкли к подобным утренним прогулкам. Так им дан приказ следовать за ней повсюду? Сарите показалось, что настало, наконец, время для того, чтобы это выяснить.
Она вернулась назад — туда, где ее ждали женщины.
— Если желаете, то мы вернемся.
— Это если вы желаете, — сладким голосом пропела Зулема, — но вы, должно быть, захотите переодеться и выпить жасминового чаю. Он так освежает.
Сарита улыбнулась тому, с каким облегчением восприняли женщины то, что все наконец-то стало на свои места. Не сказав ни слова, она пошла вперед — мимо садов и башен.
Айка облизала мед с пальцев и потянулась за следующим пирожным. Она обожала мед и миндальные сласти.
— Ты точно знаешь, что господин Абул держал эту христианку в своей постели всю ночь?
— Да, госпожа, — Нафисса налила воды в хрустальный кувшин и приблизилась к постели. — Страж вернул ее в башню на рассвете. Ей прислуживали Зулема и Кадига, — она поставила кувшин и протянула своей госпоже полотенце.
— А откуда она? — Айка рассеянно окунула пальцы в кувшин — в нем на поверхности воды плавали розовые лепестки.
— Неизвестно, моя госпожа, — нехотя призналась Нафисса в своем неведении. — С господином был только Юсуф, а Юсуф…
— Держит рот на замке, — нетерпеливо бросила Айка. Она отбросила покрывало, не обращая внимания на то, что вода из кувшина хлынула на диван, — я оденусь и пошлю за этими женщинами.
Может, она разговаривала с ними.
— Насколько я знаю, господин Абул послал за Фатимой, той, которую купил на базаре в Марракеше, — в глазах Нафиссы появилось лукавое выражение.
Айка оторвалась от зеркала:
— Когда?
— После того, как от него ушла женщина-христианка.
— Фатима провела у него час. Двадцать минут назад она покинула его покои.
Айка подошла к окну.
— Если он был недоволен той женщиной, то почему держал ее у себя до рассвета?
Это был вопрос, на который Нафисса не была уполномочена отвечать, и, взяв пустое блюдо, она сказала:
— Принести вам еще фиников, моя госпожа?
— Нет, — Айка махнула рукой, — я выпью жасминовой настойки. А потом пошли за Зулемой и Калигой… впрочем, нет, не стоит.
Она отвернулась от служанки, ее темные глаза заблестели.
— Я сама нанесу визит мужу. А ты поговори с теми женщинами. Мне не следует показывать, что я заинтересована вновь прибывшей. Выясни, что случилось с господином Абулом. Ведь они прислуживали ей и, следовательно, должны знать, разделила ли она с моим мужем удовольствие прошлой ночью… О, и еще поговори с Фатимой. Узнай, что моему мужу было от нее нужно… степень его нужды, — добавила она, — а теперь принеси мне воды умыться. Я надену наряд из золотой ткани с поясом и янтарными запонками.
Пока Нафисса помогала ей одеваться, она молчала.
Абул имеет привычку не выходить из своих покоев до тех пор, пока солнце не займет на небе высокого положения. Он в одиночестве завтракал и готовился к новому дню, обсуждая со своим визирем и кади дела, требующие его вмешательства.
Когда Айка заходила к нему в этот час, чтобы поделиться какой-нибудь домашней новостью, то всегда находила в нем отклик. Сегодня у нее будет безупречное оправдание для своего визита. И хотя для нее эта аудиенция не будет очень приятной, мудрая женщина всегда знает, когда наступает момент приклонить голову. Она затемнила глаза и коснулась румянами губ и скул. Но сегодня для нее было важно явиться перед ним скромной и полной собственного достоинства. И если все пойдет хорошо, то ей, может быть, удастся затронуть тему о вновь прибывшей.
Айка вышла из своих покоев и пошла через внутренние залы во владении калифа. На пороге приемной она поколебалась — там ожидали аудиенции несколько членов личной свиты Абула.
Айка подошла к стражнику, стоящему у двери.
— Узнай, сможет ли господин Абул уделить своей жене несколько минут? — сказала она тихим, но уверенным тоном. Если стражник откажет ей, то для этого, несомненно, должна будет найтись очень веская причина.
Абул оторвался от пергамента, который читал.
— Проведи госпожу Айку внутрь, — сказал он, скатывая пергамент в трубочку. После общения с Фатимой он был в хорошем настроении и теперь мог с чистым сердцем предвкушать свою следующую атаку на цитадель Сариты. Однако настроение его при виде жены несколько ухудшилось.
Она открыла лицо и с улыбкой поклонилась.
— Добрый день, Абул.
Он одарил ее ответной улыбкой.
— Добрый день, Айка, — она прекрасно выглядит, — отметил он про себя.
Но за ее красотой что-то крылось, что-то, к чему он не привык. Абул получше рассмотрел ее и решил, что она нервничает. Руки ее теребили складки платья, а глаза избегали смотреть на него.
— Давненько мы уже не разговаривали наедине, — сказал она с принужденной улыбкой. — Боюсь, что я оскорбила тебя.
Абул встал:
— Ты знаешь, что это так.
— Я была дурой, — поспешно сказала Айка. — Я не имела права подвергать сомнению твои суждения касательно нашего сына. Ты не можешь простить меня?
Все внутри нее сопротивлялось, когда она это сказала. Никто, только она, мать Бобдила, имеет право решать, как ему жить, но в интересах высшего порядка она должна сделать вид, что повинуется приказам мужа.
— Я простил тебя, — сказал он. Это было правдой. Ее капризный отказ даровать ему свое тело не причинил ему боли, а вызвал только легкую досаду. Он уже наказал ее за это, но теперешнее отсутствие желания с его стороны обусловлено совсем другими причинами, которые было невозможно искоренить, поскольку они, как он теперь понял, были свойствами ее натуры.
