Лаура Гурк - Надежда на счастье
«Но у него ничего не получится», – говорила себе Оливия, направляясь к дому.
Проснувшись, Конор обнаружил за дверью кувшин с холодной водой и две аккуратно сложенные рубашки. Он наклонился и поднял их. Оливия сдержала свое слово: как и обещала, она из нескольких рубашек сшила ему пару подходящих по размеру. Сняв рваную рубаху, Конор надел новую. Она оказалась ему в самый раз.
Умывшись, Конор направился в кухню. Оливия стояла у кухонного стола и снимала с оловянного листа что-то ароматное, похожее на печенье.
Остановившись в дверях, Конор заявил:
– Что бы вы там ни приготовили, я намерен это попробовать.
Оливия взглянула на него и с улыбкой сказала:
– Вы такой же, как мои девочки. Они всегда хотят печенье прямо из духовки.
Конор взял одно печенье и, откусив кусочек, спросил:
– А где ваши девочки?
– Они отправились навестить Джонсонов. На целый день.
Он доел печенье и потянулся за следующим, но Оливия убрала от него блюдо.
– Печенье – это не еда для взрослого мужчины, – строго сказала она. – Подождите немного, и я приготовлю вам настоящий завтрак.
– Спасибо. – Конор сел к столу и принялся наблюдать за хозяйкой.
«Какая она красивая», – подумал он и тут же сам себе удивился: черт возьми, что с ним происходит? Ведь женщины вроде нее не для таких, как он. Он предпочитал непритязательных женщин, из тех, которые берут деньги и оставляют ему свободу.
Оливия подошла к столу и поставила перед ним тарелку с какой-то едой. Конор взглянул на нее вопросительно:
– Что это такое?
– Овсянка. Мы здесь всегда едим овсянку на завтрак. Это очень вкусно.
Конор какое-то время разглядывал незнакомую еду, потом пробурчал:
– Не уверен, что могу доверять женщине, поившей меня отвратительным чаем.
– Если вам не нравится, как я готовлю, можете сами себе готовить, – ответила Оливия.
– Я, конечно, мог бы попробовать, но боюсь, мы все тогда умрем с голоду.
Оливия засмеялась и отошла от стола. Конор же, немного помедлив, поднес ко рту ложку с овсянкой. «Как можно есть такое? – подумал он, стараясь не морщиться. – С таким же успехом она могла бы предложить мне обойного клея с маслом». Но к еде Конор всегда относился уважительно, поэтому сказал:
– Знаете, очень вкусно.
Оливия одарила его своей удивительной улыбкой – улыбкой, достойной того, чтобы проглотить несколько ложек обойного клея.
– Раньше я совсем не умела готовить, – сказала она, наливая ему кофе. – Но после смерти старой Салли – она была у нас кухаркой – пришлось научиться.
Покончив с завтраком, Конор отодвинул тарелку и встал из-за стола. Заметив гримасу боли на его лице, Оливия спросила:
– Ребра еще болят, да?
Он не ответил, но ответ и не требовался. Оливия быстро прошла в кладовку и достала ящичек с лекарствами.
– У меня есть камфарная мазь, которая творит чудеса.
– Не беспокойтесь. Со мной все в порядке.
– Просто я хочу осмотреть ваши ребра. – Оливия вышла из кладовки с чистыми бинтами и лекарствами. – Следует убедиться, что они заживают как надо, и еще нужно сменить бинты.
Она поставила ящичек на стол, а рядом положила бинты. Конор покачал головой и проворчал:
– Не стоит беспокоиться. Я же сказал, что все в порядке.
– Нет, не в порядке. У вас были сломаны ребра, и они все еще болят. Так что снимите, пожалуйста, рубашку и не спорьте со мной.
– Плохо, что женщинам не разрешено служить в армии, – пробормотал Конор, расстегивая пуговицы. – Будь вы на стороне южан, Конфедерация выиграла бы войну.
Он снял рубашку, и Оливия, открыв ящичек, вытащила оттуда бутылочку с мазью. Повернувшись к Конору, она осторожно ощупала его ребра.
– Ох! – вскрикнул он, отшатнувшись. – Черт возьми, больно же!
– Не ругайтесь, пожалуйста. – Оливия снова провела пальцами по его ребрам и почувствовала, как он вздрогнул. – Вроде хорошо заживают. Но мне кажется, пройдет еще несколько недель, прежде чем они заживут окончательно.
Оливия принялась разматывать полотняный бинт, которым были перевязаны поврежденные ребра Конора.
При этом ей пришлось обнять его, и она тут же вспомнила, как он стоял обнаженный у кровати. Оливии вдруг захотелось прижаться к нему покрепче, и она, устыдившись своих мыслей, сказала себе: «Господи, о чем ты думаешь?» Взяв бутылочку с мазью, она вытащила пробку, налила немного мази на ладонь и стала осторожно втирать маслянистую жидкость в грудь и бока Конора.
Он шумно выдохнул, и она, остановившись, спросила:
– Я сделала вам больно?
– Нет-нет, вы не сделали мне больно.
Но Оливия чувствовала, что он испытывает сильную боль. Она постаралась закончить как можно быстрее, потом взяла чистые бинты и тщательно его перевязала.
– Вот и все, – сказала она. Затем провела ладонью по его груди и спросила: – Вам так удобно?
Не услышав ответа, Оливия взглянула на него. Его синие глаза затуманились, а губы кривились в насмешливой улыбке.
Оливия покраснела и отступила на шаг. Но он вдруг схватил ее за руку и пробормотал:
– Вы слишком уж торопились, дорогая. А ведь мне это начинало нравиться.
Он снова ей улыбнулся, Оливия, еще гуще покраснев, отдернула руку и невольно попятилась. Опустив голову, она вдруг увидела, как топорщатся брюки у него на ширинке. Остановившись, она уставилась на его штаны. Потом резко развернулась и выбежала из кухни.
Конор криво усмехнулся и пробормотал:
– Черт возьми, чего же она ожидала, прикасаясь ко мне вот так? Я, конечно, не в лучшей форме, но не мертвец…
Он понимал, что Оливия – невинная девушка. Но понимал и то, что она испытывала желание. Во всяком случае, любопытство. Оказалось, что внешне чопорная и сдержанная Оливия Мейтленд – довольно страстная натура.
– Будь все проклято, – проворчал Конор со вздохом.
Надев рубашку, он допил кофе и вышел из дома. Он не знал, куда направляется, но это и не имело значения. Все равно идти ему было некуда.
Оливия работала в огороде. Она не взглянула на него, когда он проходил мимо. Однако Конор заметил, что щеки у нее все еще пылали.
Разумеется, Оливия не понимала, что делала, когда прикасалась к нему подобным образом. Но он-то прекрасно знал: стоит ей еще раз коснуться его вот так же, и он покажет ей, с каким огнем она играет.
Следующие несколько дней Оливия старалась избегать Конора. Ей было ужасно неловко из-за того, что произошло на кухне. И каждый раз, вспоминая об этом, она чувствовала, как заливается краской, и как слабеют у нее колени. Наверное, она сама во всем виновата. Не нужно было прикасаться к нему так, как прикоснулась она. Слишком уж интимно это у нее получилось. Но что же на нее нашло? Почему она это сделала? Неужели Оливия Мейтленд, богобоязненная старая дева, внезапно преобразилась под взглядом этих синих глаз и превратилась в какую-то бесстыдную Далилу? Ах, должно быть, она просто сошла сума.
