Сьюзен Джонсон - Серебряное пламя
Вещи Импрес были принесены и разложены, еще одни брюки, рубашка и шелковый халат висели в платяном шкафу. Все три предмета одежды выглядели сиротливо в пустоте шкафа, сделанного из красного дерева. Она порылась в ящиках и обнаружила перемену белья. Импрес оделась в считанные минуты, натянув старые удобные башмаки, которые были вычищены до зеркального блеска.
Только что вымытые волосы будут долго сохнуть, поэтому она вытерла их насухо и расчесала гребнем из слоновой кости, лежавшим в шкафу вместе с такой же щеткой и небольшим туалетным зеркалом. После этого она взяла лежащие на туалетном столике черепаховые заколки и попробовала заколоть у висков свои прекрасные длинные волосы. Золотой орнамент на заколках внезапно пробудил в ней ностальгию по прежней жизни, но она решительно отбросила эти мысли, вспомнив об оставшихся дома братьях и сестрах, нуждающихся в ней, и положила заколки на место. Больше ни разу не взглянув в зеркало, она вышла из комнаты.
Борясь за жизнь Трея, она как-то потеряла из виду причины ее приезда в Елену. Он должен жить не только потому, что Импрес испытывает удовлетворение от спасенной жизни, но и потому, что банковский чек должен быть оплачен, чтобы ее семья могла выжить. Отец Трея сказал прошлой ночью: «Все, что у меня есть, ваше, если он будет жить».
Воспоминание об этом не было следствием ее алчности. Того золота, которое она должна получить по чеку, для нее более чем достаточно. А теперь следует позаботиться, чтобы Трей Брэддок-Блэк дышал следующий день. А затем следующую ночь. Конечно, если не будет инфекции, не разовьется гангрена, не поднимется температура — все что угодно может еще появиться. Он прожил ночь, но битва за его жизнь отнюдь не закончена. Но все же, подумала Импрес, проходя через холл и позволив себе легкую улыбку, начало было обнадеживающим.
К вечеру Трей мог глотать с ложки, в полночь он первый раз открыл глаза и, увидев стоявшую рядом с ним Блэйз, слабо прошептал:
— Мама… — Потом скосил глаза на отца и произнес: — Папа.
Его губы чуть искривила улыбка. Затем он увидел Импрес и, пораженный, широко открыл глаза. Он, кажется, находится в своей комнате, в собственной постели? Память услужливо напомнила ему искаженное лицо Фло, и он понял, что то, что он открыл глаза, воообще большая удача.
— Эта очаровательная девушка спасла тебе жизнь. — Мать Трея сияла.
— Я думаю, — с чувством заявил Хэзэрд, — бутылка клико будет очень к месту.
Через несколько минут, выдержав для приличия небольшой интервал, Импрес потребовала, чтобы все удалились, хотя ее вежливо сказанное по-французски: «Очень прошу», смягчило приказ. Трей пока еще был в опасности, и она боялась рецидива. Порядок кормления взбитыми яйцами, прием снадобий и компрессы продолжались вторую ночь, и к утру Импрес поняла, что опасность инфекции миновала. Раны были чистые и не гноились, лоб холодный, и Трей уже в сознании пил взбитые яйца. Затем он надолго забылся и, проснувшись уже на рассвете, пробормотал, что ему хочется нормальной пищи.
— Только завтра, — ответила Импрес, но попросила приготовить бульон и пудинг на ленч.
На третий день все было уже спокойнее. Хэзэрд и Блэйз помогали, когда она об этом просила, Блю и Фокс были всегда под рукой.
Каждый слуга на ранчо хотел зайти и навестить Трея. Были и визитеры, которые приходили с утешениями, но их не пускали к раненому по настоянию Импрес.
— Только через несколько дней, — заявила она, — когда он окрепнет.
Импрес по-прежнему ежеминутно была рядом с Треем, и даже ночи она проводила в этой же комнате. На четвертый день Трей заявил:
— Хочу встать с постели. — Он чувствовал себя намного лучше после двух дней нормальной пищи: бифштекса, картофеля и любимого им пирога. — Со мной все в порядке.
Вначале Импрес хотела возразить, но, посмотрев ему в глаза, переменила свое мнение.
— Разве я не выполнял послушно все твои распоряжения в эти дни? — В его словах прозвучала нотка упрека, хотя улыбка ее перечеркивала.
Она помогла Трею перебраться в кресло у окна и удержалась от слов «А что я говорила», увидев, как рот у него скривился от приступа боли, когда он медленно стал опускаться в кресло.
— Ты умница, — пробормотал Трей через минуту, его лицо побледнело, на лбу появились капельки пота.
Брови Импрес воспросительно поднялись.
— Ты не сказала: «А что я говорила».
— Я знаю тебя не так давно, — доброжелательно ответила она, удовлетворенная тем, что он признал ее правоту, — но вполне достаточно, чтобы найти лучшее занятие, чем спорить с тобой.
Улыбнувшись, Трей осторожно расслабился в кресле, на лице вновь появился чуть заметный румянец:
— А ты проницательная женщина! Импрес улыбнулась в ответ:
— Я довольна, что ты так думаешь.
Может быть, по контрасту с бледно-голубыми полосами его пижамы, темная кожа, черные волосы и резко выраженные мускулы на шее под открытым воротником придавали ему удивительно мужественный облик. Бронзового цвета руки, лежащие на ручках кресла, были большими и сильными. На секунду ей показалось, что он совершенно здоров.
Его внутренняя покоряющая энергия беспокоила Импрес, поэтому она отошла к окну и прислонилась к подоконнику, опершись на него руками. Может, в этом виновата его улыбка, подумала она внезапно, которая была одновременно покоряющей и волнующей.
Учил ли его кто-нибудь этому поражающему обаянию или это было естественным следствием его существования, богатой и необременительной жизни? Богатой сверх всякой меры, если, конечно, были справедливы слухи о семье Брэддок-Блэк. Богатство и красота как бы защищали Трея, отделяя от окружающей повседневности. Но только не от врагов, вспомнила она. В каждом раю есть свой змей.
— И очень одаренная, — сказал он. — Тон у него был двусмысленный, и на какой-то момент она потеряла уверенность, что он имеет в виду. Собственные мысли смущали ее. Глаза Трея были серьезными, заметила она, когда ее вопросительный взгляд остановился на нем. — Я обязан тебе жизнью, так мне сказали?
Объяснение было вполне однозначным.
— А я тебе, — искренне ответила Импрес.
— Это только деньги, — заметил он, пожав плечами.
— Но ты проявил великодушие, чего могло бы и не случиться, — спокойно подчеркнула она.
Глаза Трея внезапно сверкнули. У него было врожденное отвращение к торжественности и патетике.
— Следует ли мне уменьшить плату? — спросил он, усмехнувшись.
Ей понравилась его усмешка даже больше, чем улыбка. Теперь, после шести последних месяцев своей борьбы за существование, после пережитого отчаяния Импрес была неравнодушна к юмору.
— Можешь попытаться, — ответила она, ухмыльнувшись в свою очередь, похлопывая рукой чек, который она держала в нагрудном кармане своей рубашки.
