Екатерина Левина - Соловей для черного принца
Громадный стол в центре зала перенесли в прилегающую к залу комнату. Было решено, что первую часть вечера гости будут заняты разговорами и танцами. В это время стол будет сервирован лишь легкими закусками и напитками. Затем слуги подадут ужин, какой, по подсчетам леди Редлифф, продлиться около двух часов. После вновь танцы, но совсем недолго, чтобы гости могли разъехаться до полуночи.
Из Солсбери пригласили оркестр из пяти человек, чем Элеонора была крайне недовольна, так как не желала тратить на "бездарностей" ни денег, ни здоровье своих ушей. Но больше всего ее тревожило, что гости почувствуют себя уязвленными, вынужденные слушать провинциальную игру. Она постаралась убедить брата в необходимости выписать музыкантов из Лондона, чей столичный лоск исключал плохой игры и отсутствия манер и вкуса. Старик же, как и следовало ожидать, пустился во все тяжкие, закатив сестре двухдневный разнос, обвинив ее в транжирстве и для пущего эффекта сравнив с немалым числом негодяев-предков, внесших ощутимую лепту в разорение и забвение Китчестеров. Таким образом, леди Редлифф пришлось смириться с тем, что первый за двадцать лет прием будет омрачен возмутительным минусом, в котором выставиться, как на показ, все нынешнее убожество когда-то блестящего рода.
По поводу моих гостей, а точнее тех "достойных", кто имел особые права и преимущества находиться в списке приглашенных, между мной и Элеонорой разгорелись нескончаемые споры. Естественно, по ее мнению, все достойные должны были обладать титулом и ничем не уступавшей Китчестерам родословной. Я же намеревалась пригласить отнюдь не столь видных гостей. Поскольку некоторые из них обладали чудовищным изъяном — были чересчур низкого происхождения, что не могло не отразиться на комфорте гостей первостепенной важности, — то Элеонора проявила поистине твердокаменную несокрушимость, отказавшись внести их в список. Даже дед, на чью поддержку я рассчитывала, встал на сторону сестры и с ехидной ухмылочкой наблюдал за нашими словопрениями. Как я подозревала, это была его месть, за то, что я посмела заключить с ним сделку, значительно подмочившую его самолюбие.
— Послушай, милочка, — вещала Элеонора, закрывая эту зазорную тему, — я не собираюсь тратить свои силы на препирательства с тобой. Порог этого дома никогда не переступят никакие Ливингтоны и Готлибы! Если чувство самоуважения позволяет тебе общаться с подобными людьми, это говорит о вульгарности и плохом воспитании, что не удивительно, если учесть в какой среде ты выросла. Однако я не позволю твоему пошлому вкусу испортить мой прием.
Тем не менее, втайне я радовалась, что претензии старухи не распространились так далеко, чтобы затронуть тех людей, которые были мне во сто крат дороже.
Против моей тетушки, мисс Гризельды Уилоуби, она не имела ничего, так как та была благородных кровей и стояла всего лишь на ступень ниже самой леди Элеоноры. И кроме того их обеих объединяла самозабвенная тяга к шляпам. Обе считали себя непревзойденными ценителями этого непременного атрибута каждой уважающей себя дамы и из кожи лезли, чтобы поразить всех очередным шедевром. Званый вечер как раз представлялся тем самым случаем, когда обе конкурентки могли оценить возможности друг друга. Мне казалось, что в голосе Элеоноры даже проскальзывало скрытое нетерпение, когда она говорила о моей тете.
К Тернерам старуха отнеслась с достаточной сдержанностью. Не то чтобы она примирилась с тем фактом, что миссис Элизабет Тернер из простолюдинок, да к тому же деревенская учительница, но не вызывающее сомнений родовитое происхождение достопочтенного Арчибальда Тернера, хоть и "последним в очереди", искупляло это злополучное пятно на репутации семьи. Но на терпимость леди Редлифф повлияло главным образом то, что с графиней Уэстермленд ее связывало давнее знакомство, которое она всеми силами поддерживала письмами и визитами в ее особняк в Кенсингтоне, в те редкие дни, когда бывала в Лондоне.
А вот Сибил Рид вызывала крайнее неудовольствие старухи. Но тут уж высокомерная леди ничего не смогла поделать, как ни старалась. С исступлением, чуть ли не с пеной у рта, я отстаивала подругу. Я боролась за нее так, будто речь шла о моей жизни. В итоге, граф, поняв мои чувства, неожиданно заступился за меня и, гаркнув на сестру, приказал ей перетерпеть бедную сиротку один единственный вечер.
— В конце концов, ты терпишь их сотнями в своих интернатах! Твоя спесь не поубавится от того, что одна из них сядет с тобой за стол!
От подобной перспективы лицо старухи вытянулось в лошадиную морду.
— Нет! — процедила Элеонора, не разжимая сведенной челюсти.
— Ты не посмеешь ослушаться меня, старая кочерга!
— Ее плебейский вид и манеры испортят аппетит моим гостям! — отчеканила леди Редлифф, положив на грудь руку с растопыренными узловатыми пальцами. Тяжелые перстни вслед за хозяйкой негодующе полыхнули. — Ты предлагаешь принимать ее наравне с Дирингсами и Олбанами, я уже не говорю о маркизе Чаттерслот. И какой прием их ожидает? Мало того, что чувства моих гостей будут уязвлены грубой, площадной игрой, какую несомненно выдадут провинциальные балаганщики, которых ты именуешь музыкантами, так еще и эта безродная побирушка! Какая низость! Лемуэл, что о нас подумают?! Мне больно это говорить, но твои мозги, братец, превратились в сыворотку. Года берут свое! И мне категорически неприятно осознавать, что твой разум уже не так тверд, как того требует статус главы Китчестеров.
— Угомонись! Не стоит стричь всех под одну гребенку, если с твоими мозгами такой конфуз, то на свои я, слава богу, не жалуюсь! Тебе не за чем докладывать всем и каждому, что девчонка — безродная побирушка. Мы представим ее как подопечную тетки Найтингейл, кем она, в сущности, и является. Я имел удовольствие общаться с ней! Она скромная и приятная девица…
— Ты — что?
— Мало того, — без зазрения совести продолжал дед, — я собираюсь присутствовать на венчании этой мисс Рид с кузнецом! И тебе, разлюбезная сестрица не отговорить меня, будь уверена! Я уже дал слово Найтингейл.
— Что-о-о!!!
Старуху всю перекособочило, она изменилась в лице, да так будто ей сообщили о вандализме на могилах ее предков. С шумом втянув воздух, она вперилась в графа, сидевшего напротив нее, и от напряжения глаза ее стали совсем прозрачными. Секунды летели, превращаясь в минуты, а Элеонора всё безмолвствовала. Но вот она ожила, стряхнув с себя омертвелое оцепенение. Спина ее приняла негнущееся положение, сухопарые руки опустились на колени — она цеплялась за свои манеры, точно в этом и заключалось ее спасение. Наконец, пожав плечами, она с миной философического смирения промолвила:
