Александра Риплей - Возвращение в Чарлстон
– Я пропустила ее, – сказала она.
– Мне, признаться, кажется, что ты не так уж много и пропустила. Я очень люблю Дю Боза и восхищаюсь его поэзией, но все его романы о чернокожих. Эта пьеса, «Порги», она написана о Козле Сэмми, помнишь, тот безногий нищий, который приставал к прохожим на углу у городской ратуши?
Гарден помнила этого маленького негра. У него не было ног по колени, и он всегда сидел на маленькой тележке, запряженной белым козлом. Она никогда не ходила по той стороне улицы, потому что на него было так грустно смотреть и потому что у нее никогда не было денег, чтобы положить ему в миску.
– Он никогда ни к кому не приставал. Да его там больше и нет. Я каждый день прохожу мимо этого угла, когда иду на работу, и ни разу его не видела.
– Теперь, когда Дю Боз сделал его таким знаменитым, он, наверно, купил себе лимузин. Подумать только, написать оперу про Сэмми Смолза! Почему не про Френсиса или Джона Колхауна? А кроме того, Козел приставал к прохожим. Он пытался выхватить кулек с кексами прямо у меня из рук… Что ты фыркаешь?
– Я вспомнила Вики в то время, когда она увлекалась искусством. Она вечно приглашала к себе на виллу художников, писателей, музыкантов. Изо всех сил пыталась познакомиться с Хемингуэем, Пикассо и Скоттом Фицджеральдом, когда они были в Антибе. Но ей приходилось довольствоваться третьеразрядными любителями дармовщинки. Если бы она знала, что Джордж Гершвин в Чарлстоне, тут же вышвырнула бы бедных монахов из Барони.
– Я бы не стала поминать дьявола. А вдруг услышит?
– Прошел почти год, тетя Элизабет. Если бы могла, она бы уже что-нибудь сделала. Я думаю, мы в безопасности.
Через неделю «Лоукантри трежерс» был наполнен добычей с аукционов и готов к открытию. В этот день Гарден пожалела, что так легкомысленно отбросила возможность угрозы со стороны Вики. Она мысленно назвала себя дурой.
– Да, я миссис Харрис, – ответила она вошедшему в магазин коренастому мужчине в темном костюме. Он выглядел в точности как те люди из ФБР.
– Я детектив, миссис Харрис. Мы разыскиваем вас уже два года. – Он положил свое удостоверение на стол перед собой.
Гарден не видела лица мужчины – его скрывали широкие поля темной шляпы. О чем он говорит? Вики же знает, где ее найти. Что она могла натворить два года назад?
– Это насчет духов.
– Духов? Это вы о чем?
– Понимаете, их не могли доставить. Это французские духи. Компания, которая их производит, наняла кого-то искать вас во Франции, и они выяснили, что вы уехали в Штаты. Поэтому компания наняла нас и…
– Люсьен! – вскрикнула Гарден.
– Мэм?
– Мой старый друг. Он обещал, что я буду получать эти духи до конца жизни. Я, кажется, сейчас расплачусь.
Нет, лучше запою. По-французски. Про маленькую белую уточку.
Детектив с беспокойством стал пятиться к двери.
– Там, – сказал он, – сверток у меня в машине.
– Я пойду заберу его. Скорей. В конце концов, я ждала этой посылки целых два года.
Через час Гарден подняла голову на звон колокольчика и увидела Джона Хендрикса. Он глубоко втянул в себя воздух.
– Как вкусно здесь пахнет, – сказал он. – Вы получили мою открытку?
98
– Гарден, дорогая, почему бы вам не сделать, как я, и не закрыть свой магазин на лето? Покупателей все равно нет, только прохожие, которые хотят хоть ненадолго спрятаться в тень. А на Чалмерс-стрит даже их нет.
– У меня есть вы, Джордж.
– Я старый надоеда. Прихожу, сижу в тени вашей смоковницы, как ветхозаветный патриарх, и пью ваш ветхозаветный чай со льдом. Пожалуй, я принесу кустик мяты из своего сада и посажу вон там, у водосточной трубы.
– Это было бы чудесно. – Гарден, полузакрыв глаза, прислушивалась к шуршанию листьев и звону колоколов церкви Святого Михаила, отбивавших время. Четыре часа. Сегодня он уже не придет, слишком поздно. Она не могла признаться Джорджу Бенджамену, что не закрывает магазин из-за Джона Хендрикса, – он приходил два раза в неделю. Даже себе она не хотела в этом признаваться.
Но это было так. Из-за Хендрикса она купила старый холодильник и каждый день брала из развозящего лед фургона по десять фунтов льда. И металлическую садовую мебель она тоже купила на аукционе из-за него. В маленьком тенистом дворике было так хорошо летом; теперь там было на чем сидеть, потягивая холодное питье из высокого стакана. После месяца визитов Джон уже не делал вид, что приходит навещать серебряную вазу. Он снимал шляпу, как только входил в магазин, а если не было покупателей, то и пиджак, с облегчением вздыхал и говорил:
– Привет!
Задний дворик он называл оазисом. Так его и стали называть все.
– Я почти весь день провела в оазисе, – говорила Гарден, когда Элизабет спрашивала, как идут дела.
– Можно, я приведу в оазис своего друга? – время от времени спрашивала Верити Эмерсон.
Бывшая учительница Гарден по английскому языку совершенно случайно зашла в магазин в июне. Она понятия не имела, что Гарден вернулась в Чарлстон.
– Меня не было здесь два года, – объяснила она. – Умер мой отец, и я уехала домой к матери помочь разобраться с его делами. Хотела там остаться, даже начала работать в школе, в Лоуэлле. Но поняла, что скучаю по Чарлстону. Мисс Мак-Би сказала, что будет рада принять меня снова, и вот я тут.
Гарден с изумлением поняла, что с тех пор, когда мисс Эмерсон была ее учительницей и кумиром, прошло десять лет. Так много – и так мало. Эшли-холл с его порядком и дисциплиной казался частью такого отдаленного прошлого, которое нельзя измерить временем.
Мисс Эмерсон настояла, чтобы Гарден называла ее Верити. Сначала Гарден запиналась, называя учительницу по имени, потом поняла, что ее бывший идол тоже человек, и с радостью приняла предложенную ей дружбу.
Верити Эмерсон снимала дом на Куин-стрит, всего в квартале от магазина. Раз в неделю она заглядывала к Гарден и получала приглашение в оазис. Она всегда приносила что-нибудь вкусное к чаю, которым угощала ее Гарден. Иногда она приводила с собой кого-то из друзей, писателей и артистов, живших колонией на Куин-стрит.
Почти каждый день кто-то из знакомых заходил к Гарден поговорить. А иногда, несмотря на пророчества Джорджа Бенджамена, забредали случайные покупатели. Дома Элен без умолку рассказывала о своих друзьях. Теперь Белва каждый день водила ее на Бэттери играть возле пушки, на зеленой лужайке под дубами. Элен была дитя Чарлстона. Она теперь называла Гарден «мама» вместо «мамми», клянчила арахисовые лепешки, знала наизусть песни всех уличных торговцев и выбегала на улицу за бесплатной пробой каждый раз, когда мимо проходила продавщица клубники.
