Филиппа Грегори - Меридон
– Это мисс Сара? – неуверенно спросила старшая, рассмотрев мои растрепанные волосы и бриджи.
– Она была мисс Сарой, – сказал Уилл. – Но теперь она будет жить с нами. Она покончила с жизнью в Лондоне и со всякой знатью. Она – моя любимая, и она вернулась домой, ко мне.
Средняя, готовая верить в принцесс, переезжающих в деревенские дома, вышла вперед и протянула ко мне руку.
– И ты будешь моей мамой, будешь меня причесывать и не станешь дергать волосы гребнем? – спросила она.
Я глубоко вдохнула.
– Да, – отважно сказала я и взяла ее за руку.
Уилл, сияя, смотрел на меня поверх их голов.
– Уилл будет вашим папой, а я мамой, – с головой бросилась я в омут. – Только вы должны будете мне помочь, я раньше никогда не была ничьей мамой.
– Она циркачка, – со значением произнес Уилл. – Умеет танцевать на спине лошади и качаться на трапеции. Не у многих девочек мамы так могут. Давайте спустимся, и она вам об этом расскажет, пока я варю кашу!
Услышав это, они стремглав скатились по лестнице, и, пока они ели кашу, а Уилл заваривал крепкий чай, я немножко рассказала им про Роберта и Джека, и про то, как училась ездить без седла и падала. Потом я рассказала, как выиграла Море, и они все ринулись наверх, натянуть шерстяные чулки и надеть деревянные башмаки, потому что сразу же захотели выйти и познакомиться с Морем, прямо в ночных рубашках.
– Ты нам будешь показывать трюки, как в цирке? – спросила старшая. – Научишь нас танцевать на спине лошади, и мы все поступим в цирк?
Уилл громко расхохотался, увидев мое изумленное лицо.
– Нет, – сказал он. – Она больше не ездит с цирком. Она вас, может быть, и научит веселья ради каким-нибудь трюкам, но основной ее работой будет обучение лошадей, чтобы люди их потом покупали.
– Танцевать на них? – спросила младшая, округлив глаза и рот.
– Нет, – с улыбкой ответила я. – Ездить. Но я вам покажу, как танцевала на спине лошади, если найдется подходящая лошадь, которая мне это позволит. Море такого и на мгновение не потерпит!
Уилл отправил их наверх, чтобы оделись по-настоящему и умылись перед школой.
Потом мы с ним вместе отвели их в школу и пошли, взявшись за руки, по главной деревенской улице, чтобы поздороваться с жителями и сказать им, что я наконец-то вернулась домой.
Следующие два дня мы были очень заняты.
Нужно было разместить Эмили и Джерри в двух семьях дальше по улице. Эмили расцвела в деревне, как роза, но Джерри дулся и злился, пока не поехал в Мидхерст и не нашел себе работу в «Парящем орле», где стал хвастаться перед остальными конюхами своими лондонскими повадками. Домой он возвращался с хорошим жалованьем и вносил долю в общинный фонд корпорации. Казалось, он устроился, а мы с Уиллом вернули ему наш долг.
Я, как и обещала, отправилась в Чичестер и выставила Холл для аренды. Мы могли получить за него неплохую сумму, как думали агенты. Я поговорила с ними, прежде чем отправиться к портнихе за новой одеждой, так что им пришлось иметь дело со мной, пока я была в бриджах. К их чести, они не бросили на меня ни единого косого взгляда. Всю дорогу звали меня леди Хейверинг, и я не знала, как их унять. Они ни разу не упомянули ни о Перри, ни о том, что владельцем в документах на Холл теперь значилась «Корпорация Широкий Дол, управляющий Уилл Тайяк». Но я понимала: едва я выйду за порог, вести разнесутся по всему Сассексу – и по Хемпширу, к вечернему чаю.
Мне нужно было повидаться с викарием, рассказать ему, как все переменилось, как перевернулся мир.
Он не мог понять, почему богатая женщина предпочла быть бедной. Не мог понять, почему я захотела жить в деревенском доме и сдавать Холл. В конце концов я прямо ему сказала, что, пусть я и замужем за лордом Хейверингом, я никогда не буду с ним жить и что Уилл – мой любовник.
Он пытался сделать вид, что я живу в доме Уилла просто из прихоти богачки. Но когда я открыто сказала, что мы с Уиллом любим друг друга, и любим эту землю, и будем жить здесь до конца наших дней, он побледнел от потрясения и позвонил, чтобы меня проводили.
– Я никогда не смогу ходить в церковь, – сказала я Уиллу в тот вечер.
Я сидела на скамье, свежевала кролика, закатав рукава, а Уилл готовил ужин.
– Я – прелюбодейка. Никогда не смогу повести малышек к молитве, даже сзади посидеть не смогу. Викарий и на тебя станет косо смотреть.
Уилл обернулся и с удовольствием облизал деревянную ложку, которую держал в руке, прежде чем ответить.
– Не велика потеря, – сказал он. – Но лучше бы он не забывал, кто его кормит.
Когда я растерянно на него взглянула, он улыбнулся.
– Ты сделала деревню сквайром! – с улыбкой пояснил он. – Теперь здесь все наше. Если будет дерзить, думаю, мы сможем отозвать его жалованье, и уж точно не будем платить ему десятину с Дол-Холла. Если тебе не нужен викарий, можем оставить его место пустым, когда этого не станет. Можешь всю деревню в язычество обратить, если пожелаешь.
Я расхохоталась в ответ.
– Я забыла! – с радостью сказала я. – Но я не стану этого делать! Здесь и так хватает язычества. Но я забыла, что все теперь наше: и дом викария, и все остальное!
– Да, – отозвался Уилл и занялся важным делом – рагу из дичи.
Единственное, что заставляло меня в те весенние дни волноваться, это мысли о мистере Фортескью. Я как-то утром заговорила о нем, когда пришли письма для поместья, а от него не было ответа. Уилл сгреб мои кудри в кулак и нежно покачал мою голову.
– Он хороший человек, – тихо сказал Уилл. – Он хотел тебе только счастья и будет потрясен, но, думаю, примет это. Он очень расстроился, когда узнал, что ты намерена выйти за лорда Перегрина. И я ни разу не услышал от него, что тебя заставили это сделать насильно. Все это потрясло его до глубины души, ему было слишком больно, чтобы даже говорить. Он решит, что для тебя что угодно лучше, чем то, что было. Готов поспорить, он будет рад, что ты сбежала от этих Хейверингов. И что Широкий Дол в безопасности. Что он навсегда – в руках корпорации. Он будет этому рад.
И Уилл не ошибся.
Всего пару дней спустя, когда я копалась в саду, а Лиззи помогала и мешала с совком в грязных руках и с землей на лице, прибежал мальчишка с почты, принес письмо, адресованное «леди Саре Хейверинг на попечении Уилла Тайяка», что, как я подумала, было мастерским компромиссом между почтовой точностью и скандалом.
Джеймс Фортескью был краток и писал по делу: «Я не могу выразить, насколько я счастлив, что вы обрели счастье вместе. Прошу, не заботьтесь о мнении света. Вы строите в Широком Доле новый мир и не можете ожидать, что вас примут те, кто живет в старом. Благословляю вашу отважную попытку обрести свободу».
