Охотники и ловцы рыб (СИ) - Иванова Татьяна "ITN-997"

Девушка вздохнула и решилась рискнуть, рассказав правду. Даже нескольких минут общения с невероятно женственной княгиней хватило, чтобы понять, что в мужские игры навроде: поиск иностранного посла — дело чести, та играть не будет. Но может пожалеть несчастную, приехавшую на чужбину, отыскать отца.

И Любава подняла глаза, решившись.

— Моих родных отца и мать убили датчане, когда мне было лет пять. Меня случайно нашли в лесу монахи лесного скита, там я прожила несколько лет. И один из них, Рагнар, в постриге отец Феофан, стал моим названным отцом.

— Ах, вот как? — удивленно протянула княгиня. — Тот самый пропавший посол Ярослава Рагнар?

— Да! — Любава неожиданно для себя сползла на колени, прижав руки к груди, закусив до боли губу, чтобы удержать слезы. — Помоги, княгиня, молю тебя. Он, по слухам, очень плох.

— Он тебе так дорог? — все так же изумленно продолжила Предслава. Видимо, боль, которая стояла в глазах этой девицы была ей непонятна. Такая скорбь по отцу. Да и еще по названному.

— У тебя есть жених. Есть, кому утешить тебя в горе…

— Да.

Любава сообразила, как странно выглядит ее порыв и смущенно вернулась обратно на лавку. Ее связывали с отцом не кровные, а духовные узы, связь была гораздо крепче, боль от потери малопереносимой, но объяснить это оказалось невозможно. Человек может сочувствовать только тому, что сам пережил, а Любавина судьба была единственной и неповторимой.

— Ты сказала, что он очень плох…

— Он пленник панны Катарины из-под Глогова.

— Аа-а, панна Катарина увлеклась примером панны Малгожаты? — проницательно заметила княгиня. — Решила, что у нее получится, что не получилось у той? — Предслава чуть нахмурилась и явственно помрачнела, очевидно вспомнив своего отрока Моисея Угрина и все, что с ним было связано. Долго молчала, прежде чем спросить. — Почему же Болеслав не освободил новгородского посла, когда узнал, где тот находится?

Любава коротко досказала историю до конца. И вновь в горнице повисло напряженное молчание. Опустив длинные ресницы, княгиня погрузилась в воспоминания. Ведь история Моисея коснулась и ее тоже. Афонский монах, который постриг пленника, избавив от домогательств страстной панночки, перевернул всю душу княгине своей резкой честной проповедью.

Почувствовав остроту момента, Любава взмолилась о том, чтобы сердце Предславы склонилось к ее просьбе.

— Что смогу выяснить, выясню, — тихо произнесла та, наконец, вставая. Любава вскочила. Прием был закончен. — Пойдем, провожу тебя к твоему жениху. Ты слышала, что он в свое время так же сватался к панне Катарине?

— Слышала, княгиня.

— К ней многие сватались и сватаются.

Они вернулись в пустую трапезную залу, где, сидя на лавке, дожидались Любаву Всеслав с Сольмиром. Оба встали и в пояс поклонились княгине. Всеслав, бросив быстрый взгляд на своего спутника, с отсутствующим взглядом дергавшего себя за кудри на затылке, резко сделал шаг вперед, загородив его собою.

— Я попробую узнать, где скрылась панна Катарина, — обратилась Предслава к рыцарю Болеслава. — Твоя невеста права. Мне многое подвластно. Мои люди тебя разыщут, Всеслав, если мне что-нибудь станет известно, — продолжила княгиня с властностью естественной, прирожденной, а потому гармоничной, не разрушающей ее женственного облика. Неожиданно в ее темных глубоких глазах вспыхнули искры озорства. — И мне понятен твой выбор будущей жены. Эта невеста ни капельки не похожа на предыдущую. Скромная, умеющая любить девица. Но неприятный опыт с Касенькой определил твой нынешний выбор, Всеслав. Ты мог бы быть за это благодарен, да, благодарен Касеньке.

Растерявшийся рыцарь молча поклонился еще раз.

Сольмир заговорил только тогда, когда все трое переехали мост через реку и оказались за пределами Ледницкого острова. Так заговорил, что лучше бы и дальше молчал.

— Любава, я остаюсь. Я не смогу жить без Нее. Она как нежный запах ночных цветов, как тихая сладкая песня в ночи.

Он резко остановил своего коня под огромным дубом, еще остающимся без листьев. Потрясенные спутники сказителя тоже остановились.

— Сольмир, это ничего хорошего тебе не даст, — рассудительно ответила Любава. — Подумай, кто ты, а кто она. Это же мучительно. Ходить и страдать рядом с той, кто на тебя не обращает внимания. Для кого ты никогда не будешь равным, в лучшем случае станешь отроком, прислужником.

— Сказителем.

— Нет. Сейчас Великий Пост. Никто тебе не даст ни играть, ни петь.

— Я ее приворожу.

— Ой-ли, — с сомнением протянула Любава.

Сын муромского главного волхва вспыхнул.

— Я по-настоящему приворожу. Без всякой чепухи вроде половинок разрезанной летучей мыши по двум сторонам дороги, или проверченного вертелом сердца крота. Я в силах использовать истинный приворот.

Всеслав присвистнул и крепко взял рукой Сольмирова коня за поводья.

— Не обижайся, ничего особенного, но у тебя не получится, — расстроено произнесла новгородка. — Мы, христиане, защищены от любых приворотов. Только своей душе повредишь.

Сольмир смотрел на огненноволосую в лучах солнца девушку каким-то потемневшим взглядом.

— Посмотрим, дядько лысый, может, она не такая уж и христианка.

— Какая бы не была, приворот не подействует. Сольмир, миленький, да брось ты свою безумную затею.

— Да, кстати. А что ты с Болеславом делать собрался? — скептически поинтересовался Всеслав. — Отворот? Так у них все не столько на любви, сколько на политике замешано. Против политических соображений как приворот так и отворот бессилен. Лучше уж самому себе отворот устрой, раз такой умный.

— Отпусти моего коня, — гневно заявил влюбленный сказитель. — Или можешь и дальше держать. Я пешком вернусь.

Он стремительно соскочил с коня.

Любава испуганно посмотрела на Всеслава. Тот, перехватив ее взгляд, тоже соскочил с коня и загородил Сольмиру путь.

— И ты думаешь, что я, польский рыцарь, стану спокойно смотреть, как ты будешь привораживать нашу княгиню?

Сольмир положил руку на рукоять меча.

— Совсем тебе крышу сорвало, — признал Всеслав, еще раз переглянувшись с Любавой. — По-твоему, после двух-трех тренировок с Творимиром ты сможешь со мной справиться?

Сольмир, не отрывая от него гневного взгляда потемневших глаз, вытащил меч и рванулся вперед. Всеслав вяло отбил атаку, и, поскольку его противник никак не успокаивался, ввязался в поединок.

Любава пристально следила за обоими с высоты своего коня, отмечая как и не совсем привычную технику польского рыцаря, так и то, с какой легкостью он теснил Сольмира, заставляя того отступать под крону дуба. И потому, что она пристально следила за странным поединком, она не заметила, как по мосту с острова прискакал еще один всадник и резко остановился рядом с ней. В этот момент Сольмир как раз споткнулся о выступающий корень дуба, и Всеслав без труда выбил у него меч из руки.

— Что здесь происходит? — удивленно спросил всадник.

— Ничего особенного. Сольмир, как ты видел, плохо владеет мечом. И использует любую возможность для тренировки.

— Любава, княгиня велела тебя догнать и вернуть. Незачем тебе возвращаться во Вроцлав, — более спокойно продолжил посыльный. — Скоро пасха. Тебе, конечно, хочется провести предпасхальные дни в храме? Она разрешила тебе остаться.

— Благодарю! — Любава внезапно и неожиданно почувствовала себя счастливой. Она проведет святые дни страстной седьмицы в православном храме, где возглавит Богослужение наверняка легендарный епископ Анастасий. Да и проходить эти службы будут в той самой домовой церкви княгини, где совсем недавно бесстрашно говорил свою проповедь афонский иеромонах. Говорил о том, что никакое возвышенное будущее, никакое планируемое счастье многих тысяч не стоит того, чтобы погубить из-за этого одну единственную душу. Свою собственную. Потому что судьба этих многих тысяч в руках милосердного Господа Бога, а погубить собственную душу может и сам человек. Только он один, пожалуй, и может. И только по гордости, по безумной слепой гордости, люди забыли об этом. О том, что не они правят миром, о том, что они совсем не боги.