Йорг Кастнер - Смертельная лазурь
Я невозмутимо продолжал:
— А разве не может человек вдруг оказаться под воздействием чего-то, что действует на него сродни опьянению и заставляет совершать поступки, которые он и не думал совершать?
— Убить, например?
— В том числе и убить.
— И что же это, по-вашему, такое?
— Мне вновь приходит на ум картина. Почему Оссель упомянул о ней, когда я пришел к нему в карцер? Ведь он явно не случайно вспомнил и заговорил о ней.
Подумав, Катон покачал головой:
— Я что-то никакой связи не улавливаю. Не может картина взять да и убить кого-нибудь. И одурманить подобно алкоголю тоже не может.
— Вы, как я понимаю, живописью не увлекаетесь?
— Ну, есть у меня дома парочка картин.
— Но они для вас ничего особенного не представляют, ведь так?
— Почему же. Стены ведь надо чем-то заполнять, а не то они выглядят неуютно.
— Вашего мнения придерживаются очень и очень многие. И множество художников, выполняя очередной заказ, руководимы сходными мыслями. Но ведь есть и другие картины. Они способны опьянить того, кто на них засматривается, лишить рассудка. Заставить его восторгаться, переживать, восхищаться или даже повергнуть в ужас.
— Но не толкнуть на убийство!
— Вы высказали довольно любопытную мысль и тут же начисто ее опровергли, уважаемый господин Катон. Может, вам все же следует додумать ее до конца, а уж потом делать окончательные выводы?
Сделав глоток пива, судебный инспектор принялся сверлить меня взглядом.
— Зюйтхоф, вы правда верите в то, что говорите? Считаете, что эта загадочная картина подтолкнула вашего приятеля на убийство?
— Она висела в доме красильщика Мельхерса, когда он убил жену, сына и дочь. Она находилась в камере Мельхерса, когда он покончил жизнь самоубийством. И она же была в доме Осселя, когда погибла Геза Тиммерс.
— Все это мне хорошо известно. А где она сейчас?
— Как раз это я рассчитывал узнать от вас.
— Что ж, должен вас разочаровать. Картина исчезла, будто сквозь землю провалилась.
— Вы нашли человека, который был в квартире Осселя и унес ее оттуда?
— Обнаружь я этого человека, я заполучил бы и картину, — раздраженно бросил инспектор Катон.
— Похоже, вы тоже заинтригованы. И считаете, что во всем этом деле картине отведена определенная роль!
— Да, она неизвестная величина в задаче, и это мне очень не нравится. Можно предположить, что картина имеет необычайную ценность, но что за критерии этой ценности? Может, она вовсе и не имеет отношения к убийствам.
— На мой взгляд, слишком уж много «может». Я не смогу спокойно спать, пока дело с картиной не прояснится.
— Поступайте как знаете, Зюйтхоф, если это дарует вам утешение.
Катон отодвинул опустевшую кружку в сторону и поднялся.
— Для меня дело закрыто. И у меня масса других, которые еще предстоит распутывать.
После того как инспектор попрощался и ушел, я заказал еще кружку пива. Впрочем, одним пивом дело не ограничилось. Чтобы избавиться от кошмарного зрелища, мне потребовалась здоровенная бутылка водки.
Глава 6
Искусство и ремесло
Ослепительный луч солнца вырвал меня из бесконечной вереницы кошмарных сновидений. Оссель вновь и вновь умирал на моих глазах, глядя на меня с немой укоризной. А разве не имел он на то оснований? Разве не я был соучастником его гибели на эшафоте? Кто обязан был помочь ему, если не я? Кто должен был предпринять все возможное, да и невозможное ради его спасения, если не его единственный друг Корнелис Зюйтхоф? И даже проснувшись разбитым, я был несказанно рад освободиться от пут ночного кошмара. Тревожные образы растворились в свете наступившего утра, но вот отделаться от чувства вины было вовсе не так просто.
Невольно зажмурившись от яркого света, я не сразу сообразил, что я не дома. Я видел перед собой не широкие окна комнатки вдовы Йессен, через которые по утрам проникал мягкий рассеянный и привычный свет, а четырехугольное, почти квадратное оконце, выходившее на восток. Восходящее солнце нещадно высвечивало все мои еще не осмысленные грехи.
Поворачиваясь на бок, я внезапно уперся локтем в чье-то мягкое, грузное тело. И тут же послышалось недовольное мычанье. Мой взор блуждал по розовой плоти — округлому бюсту, полным бедрам, пухлому животу. Да с таким выменем можно целый взвод солдатни молоком опоить. Волнистые светлые волосы спадали на покатые плечи, обрамляя краснощекое круглое личико.
Женщина была еще молода, и, лишь сделав над собой усилие, я сообразил, каким образом очутился в ее постели. Звали ее Эльзой, она прислуживала в той самой харчевне, куда меня затащил судебный инспектор Иеремия Катон. Я вспомнил о водке, которую не пил, а хлобыстал после отбытия инспектора. Потом непонятно как я оказался в могучих объятиях Эльзы.
Все остальное тонуло в пьяной одури, но, если судить по нашим с ней обнаженным телесам, нетрудно догадаться, чем завершился вчерашний вечер. Вместо милых сердцу воспоминаний о минувшей ночи меня терзало чувство вины — нечего сказать, быстро же ты утешился после потери своего единственного настоящего друга! Напился как свинья, подцепил бабу и…
Пытаясь дотянуться до валявшихся на полу штанов, я невольно разбудил Эльзу. Девушка зевнула во весь рот, потянулась, выпятив чересчур пышные груди, словно желая вновь продемонстрировать мне во всей красе свои плотские достоинства. Я застыл, тупо уставившись на розовую кожу, не испытывая ничего, что даже отдаленно напоминало желание, а одно только отвращение. Отвращение к себе.
— Ты что, уже собрался уходить? — осведомилась Эльза, смахнув со лба непокорную прядку. — У меня есть парочка часиков перед работой. Так что можем с тобой еще позабавиться, ничуть не хуже, чем ночью.
И подкрепила приглашение, улыбнувшись до ушей, поглаживая себя пониже живота.
— У меня сегодня дел невпроворот, — попытался отговориться я, надевая штаны. — К тому же по утрам меня обычно на мясцо не тянет.
Закрыв за собой дверь, я стал спускаться по узенькой лестнице. Малышка Эльза обрушила на меня на прощание шквал площадной брани.
Оказывается, ее каморка располагалась в той же постройке, что и харчевня. При выходе из дома я пересек улицу, где, несмотря на ранний час, многие торговцы разбивали лотки. И хотя я избегал даже смотреть в сторону площади перед городской ратушей — места недавней казни, меня неудержимо тянула туда неведомая сила.
К счастью, изувеченное тело Осселя догадались отвязать и увезти — столб одиноким напоминанием торчал над деревянным помостом. Тело скорее всего увезли на другой берег реки Ай, в Волевейк, туда, где трупы казненных привязывали уже к другим столбам для всеобщего устрашения. Там они и стояли, поедаемые червями. Неизвестно отчего я почувствовал облегчение, но ненадолго — домой я направился в премерзком настроении, радоваться было явно нечему.
