Светлана Беллас - Габи
Мать верила, опекала и вдохновляла своих сыновей, в любом начинании была их опорой – моральной и духовной. Юридическое право, как ей казалось, было не их хлебом, она не принуждала к рвению, учиться в тягость себе. Скорее всего, они числились на юридическом факультете в колледже Святого Людовика, из-за страха обидеть отца, исправно платили за обучение в нем его деньгами, он строго спрашивал с них, при случае интересовался, как идут их познания и успехи. Деньги генерала были не большими, но и не маленькими, как он считал, вслух говоря себе, что те с неба не падают. Все по – большому счету в трудах достаются, приходится и ему крутиться в жизни, чтобы выплачивать им на их содержание. Однако сыновья не считали, что они на столько, уж велики, поэтому не утруждали себя посещениями лекций и сдачей экзаменов. За два года учебы, не был сдан ни один из них. Мать относилась к тому безразлично, тратила на учебу не она, а отец. Она была любящей матерью, как она говорила, – Я в судьбу детей не вмешиваюсь! Каждый волен жить по-своему усмотрение. Как в прочем, уже год, другой вдали и жил самостоятельно, ее старший сын, Абель. Бывая часто наездами у нее в гостях. Он пока не мог определиться, что он хочет в этой жизни, тоже писал и неплохо. Она, же видела в дальнейшем своих сыновей, только известными писателями. И ограждала их, чаще, все, же Эжена и Виктора, от всех тягот и забот, когда они запирались в комнате и писали. Единственно, что она требовала от них, прогуливаться, бывать на свежем воздухе, понимая, что их окружающий мир в комнате был сужен до предела, а жизнь рядом продолжалась. Она заставляла жить. Как обязательное! Для всех была прогулка после обеда. Софи Гюго, как и подобает графине, в своем лучшем платье, красного цвета с волнующим глаз фиолетовым оттенком, с шалью на плечах, неимоверной роскоши, шествовала чинно, неторопливо, по обе стороны шли ее сыновья. Ее любовь, надежда! Ее богатство! Они прохаживались, возвращаясь в лучшие времена, где некогда их квартира была притягательна, в ней всегда были разноголосая, двери не закрывались. Тогда они были вхожи в свет. Там остались их друзья, семья Пьера Фуше, они по-прежнему квартировали в Тулузском подворье, на улице Шерш – Миди. И ей, Софи, очень хотелось преподнести себя со стороны, все, той, же веселой, обеспеченной Софи. С нее, помнится, не сводил глаз Пьер Фуше. Ей было, чем гордиться. Своими мальчиками. Их стихи, уже были на слуху в Тулузском подворье. При случайной встрече, семья Фуше, как-то пригласила ее с сыновьями в гости, теперь это стало их досугом, по вечерам они все стремились в общество, которое иногда можно было встретить именно там, в гостях у Фуше. Для всех Мадам Фуше была тихая, скромная, набожная, встречала гостей с кротостью. Лишь наедине с Софи она открывалась, рассказывала, как ее тяготит серый быт и домашний устав мужа, он к ней был сух, строг и безразличен, тогда, как она была молода и еще полна чувств. Муж к ее прелестям был равнодушен. В ночи не разделял с нею постель. Всегда был поглощен своими делами. Пьер Фуше был начальником канцелярии в Военном Министерстве и отдавался своим обязанностям с рвением. Ведь, это была власть над людьми, а она подпитывала его тщеславие карьериста.
Вот почему, глаза Мадам Фуше, часто, пылко говорили о том, что она ищет любви. Они играли потаенно, пылая страстью, то при виде Виктора, то при наездах генерала Гюго. Она ревновала чувство Виктора к своей дочери, тоже смотрела порой на него, реже на остальных, двух братьев Гюго, столь не равнодушно, наверно в ней еще не перекипела, та страсть, которая тоже зарождалась в таком, же, молодом возрасте и до сих пор не изжила себя в ее сердце.
В этом доме прижилась любовь. Мальчики влюбились в некогда красивую девочку из их детства, когда не зазорно было обниматься, целоваться, дергать за косички, подглядывать за туалетом в кустах, катать ее в садовой тачке и бросать, если надоедало в кучу навоза. Тогда это было забавно трем братьям Гюго, видеть слезы Адель. Теперь, Адель предстала девицей, очаровательным созданием, так похожую на испанку. Она ими манипулировала, как хотела, капризничала, приказывала, а они были пред ней послушными.
Мать мечтала, как один, другой из сыновей в дальнейшем встанет на ноги, поднимется в росте, добьется тех высот признания и славы, и как обязательно! Непременно женятся удачно и на фоне не состоявшейся семьи, предстанут любящими и трепетными мужьями. Она за утренним кофе неоднократно говорила одному и другому, – Поверьте материнскому сердцу! Вы у меня будете самыми счастливыми! Моя любовь в каждом из Вас. Она ласково смотрела на сыновей, но с особенной любовью, все, же говорила Виктору, – Ты будешь влюбленным супругом, храни любовь в себе. Это святое, что дарует свыше Господь. Он нам всем говорит, что семья – святое! У Виктора загорались глаза, у Эжен тускнели. Он был влюблен в Адель, но та немного охладела к нему, считая, что письма Виктора ярче и чувствительнее. В них страсть. Его бесило, когда брат, бывая в гостях семьи Адель, простирался возле ее ног, добивался от нее признания, вспыльчиво, со страстью спрашивая, – Ты меня любишь Адель? Она искоса смотрела на дверь, боясь, что в этот момент нагрянет ее мать, которая с прищуром смотрела на вздохи подростков. Она так для себя и не определила, кто, же из юношей симпатичнее. Виктор ей нравился, но она считала, что он будет пылким любовником, но отнюдь не преданным мужем. Все в этом доме было правильно и рассудительно и скучно, особенно вечерами, когда рядом был Пьер Фуше. Он был худощавым старцем, скорее бесчувственным, постоянно занят, лишь работой. Даже в квартире, как в канцелярии, вечно рылся в бумагах, которые перебирал со всей скрупулезностью, тщательно просматривая каждый документ. Со стороны постороннему глазу были видны, его ермолка на голове и мелькающие с неимоверной быстротой люстриновые нарукавники, которые были до блеска лощенные от его трудов. В доме тогда царил покой и тишина. Дамы, Софи Гюго, Мадам Фуше и Адель, молча, занимались рукоделием. Братья, где-то примостившись у камина, под треск дров, украдкой с вздохами, смотрели на Адель, которая, казалось, не обращала на них никакого внимания. Для всех эти минуты были длительными и тягостными, все ждали, когда выйдет, наконец-то Пьер Фуше, чтобы нарушить молчание. Поэтому сыновья писали Адель письма, каждый проявляя любовь в своих строках. Адель раздваивалась, ей нравились двое, Эжен и Виктор. Ей легче было общаться, столь страстно отвечать в письмах, именно Виктору. Она так долго сдерживает в себе эмоции, которыми переполнена, ведь для всех в присутствии взрослых, матери, отца, именно она сама невинность, Ангел в плоти. Послушная дочь, которую всегда за что-то ругает мать в присутствии юношей, особенно в присутствии Виктора, стараясь ее унизить. Наедине, она просто ее стирала в порошок своим назиданием, оскорблением, намеками о легкодоступном поведении дочери, вспылив, говорила, – Он, же, ведь легкомысленный! Ловелас! Не пропускает своим охочим взглядом, даже меня, женщину, уже не юную! С презрением глядя на дочь, констатируя, – Хотя, конечно, же, красивую. Я, ведь еще, очень ничего! Намекая ей, что, наверно, юноше, именно такие женщины, как она – зрелые и нужны. Что они могут найти в объятьях их сверстниц, не видавших жизнь? Адель в тот момент была унижена и растоптана, как в глазах матери, так и своих.
